По ту сторону рифта

Никаких улик у нас нет. Мы предусмотрительно расставляли ловушки и сигнальные устройства, но те еще ни разу ничего не засекли. Это ни о чем не говорит, само собой. Может, Шимп и туповат, но все же и хитер, а миллион лет – более чем достаточный срок, чтобы проработать все до одного варианты, используя примитивный перебор. Зафиксируй положение каждой пылинки, потом сколько угодно занимайся своими неведомыми махинациями; как закончишь, верни все на место.

Мы не так глупы, чтобы переговариваться через эпохи. Никаких зашифрованных планов, любовных писулек издалека, никаких открыток с болтовней и древними пейзажами, которые давно уже ушли в красное смещение. Все это мы храним в собственных головах, куда врагу никогда не забраться. У нас есть неписаное правило – если общаться, то лишь лицом к лицу.

Нескончаемые идиотские игры. Временами я почти забываю, из-за чего вообще мы грыземся. Сейчас, когда на горизонте бессмертное существо, все выглядит таким мелким.

Может, для вас это пустяки. С тех вершин, на которые вы успели забраться, новость о бессмертии кажется давным-давно устаревшей. Но я не могу даже представить такое, хотя пережила целые миры. У меня нет ничего, кроме мгновений: две-три сотни лет, которые надо растянуть на весь срок существования Вселенной. Я могу стать свидетельницей любого момента времени: сотен или тысяч моментов, если нарезать жизнь совсем тонкими ломтиками, – но мне никогда не увидеть всего. Даже доли.

Моя жизнь конечна. Мне приходится выбирать.

Когда до тебя в полной мере доходит, на что ты подписалась, – после десятой или пятнадцатой сборки, когда необходимость компромисса уходит из разряда чистой теории и глубоко, словно рак, въедается в твои кости, – становишься скрягой. Иначе не получается. Минуты бодрствования ограничиваешь до абсолютного минимума: ровно столько, чтобы выполнить сборку, спланировать очередной контрманевр против Шимпа, чтобы (если потребность в человеческом общении для тебя еще актуальна) заняться сексом, понежничать и чуточку утешиться обществом млекопитающих сородичей посреди бескрайней тьмы. А потом поскорей забираешься в склеп, чтобы уберечь отпущенные тебе остатки жизни, пока снаружи простирается космос.

У нас есть время на образование. На сотню дипломных проектов – спасибо отборным обучающим техникам, придуманным пещерными людьми. Я таким не заморачиваюсь. Зачем жечь свою тонюсенькую свечку ради занудного перечисления голых фактов, растрачивать по мелочам мою драгоценную, бесконечную и все-таки небеспредельную жизнь? Только дурак предпочтет голые знания возможности поглазеть вблизи на останки Кассиопеи А, пускай даже эту хренотень и не увидишь без условных цветов.

Но вот теперь… Теперь я хочу знать. Это создание, кричащее по ту сторону бездны, массой с Луну, шириной с Солнечную систему, тонкое и хрупкое, как крыло насекомого, – я бы с радостью отдала часть жизни, чтобы разгадать его тайны. Как оно устроено? Как вообще может жить у самой точки абсолютного ноля, тем более – мыслить? Каким же колоссальным, неизмеримым интеллектом надо обладать, чтобы на расстоянии в половину светового года разглядеть нас, определить особенности наших глаз и инструментов и послать сигнал, который мы способны не то чтобы понять – хотя бы уловить?

И что произойдет, когда мы прошьем его на одной пятой скорости света?

По пути в склеп я запрашиваю свежие данные, и особых открытий не случается. В чертовой штуковине и без того уже полно дыр. Кометы, астероиды, весь привычный протопланетный мусор проносится через эту систему, как и через все прочие. В инфракрасном режиме повсюду виднеются диффузионные зоны в местах дегазации, где мягкий вакуум истекает наружу, в более глубокий. Подозреваю, даже если мы пробьем самый центр мыслящей части, для такого грандиозного существа это будет не больней булавочного укола. На такой скорости мы промчимся насквозь и удалимся слишком быстро, чтобы вызвать в миллиметровой мембране хоть какую-то инерцию.

И все-таки… Стоп. Стоп. Стоп.

Ну конечно же – дело не в нас. А в том, что мы строим. Рождение врат – бурный и мучительный процесс, насилие над пространственно-временным континуумом, по выбросу рентгеновских и гамма-лучей – рядом с микроквазаром. Все живое в белой зоне мгновенно обращается в пепел, никакая защита не поможет. Как раз поэтому мы сами и не задерживаемся, чтобы нащелкать фотографий.

Ну в том числе и поэтому.

Разумеется, мы и не можем остановиться. Даже смена курса исключена, разве что мельчайшими шажками. «Эри» парит меж звездами подобно орлу, но на малых расстояниях не поворотливей свиньи; сдвиньте направление движения даже на десятую долю градуса, и на двадцати процентах от скорости света получите серьезные повреждения. Сдвиг на полградуса нас просто разорвет: корабль, может, и вывернет на новый курс, но схлопнувшаяся масса в его брюхе пойдет старым и прорежет все прилегающие надстройки, даже и не почувствовав этого.

И у прирученных сингулярностей есть свои привычки. Перемены они недолюбливают.