По ту сторону Войны (СИ)

Беатрис кивнула и снова улыбнулась, словно отвечая, что она здесь хозяйка. Странно, но, несмотря на языковой барьер, ей удавалось довольно легко понять мужчину. Де Валуа подняла руку в жесте «минуту», вышла в другую комнату (в открывшейся двери Франц заметил край кровати) и вернулась со свернутыми чистыми бинтами и недорогим мужским одеколоном на спирте. Положив свою ношу на стол, Беатрис жестом показала раненому, что намерена поменять бинты и что он должен не мешать. Не принимая возражений, француженка встала за спиной Франца и начала разматывать пропитанную кровью ткань. Она была очень осторожна, ее пальцы едва касались кожи солдата. Использованные бинты скомканной массой упали в миску к пуле, запахло одеколоном. Француженка уже не в первый раз обрабатывала рану мужчины, но впервые делала это, когда он был в сознании. Спирт безжалостно прижег медленно затягивающиеся ткани организма, а Беатрис сразу же принялась туго перебинтовывать Франца свежими бинтами.

Как только с этим было закончено, девушка удовлетворенно кивнула самой себе и улыбнулась, обходя стол и снова глядя на Франца, словно проверяя, как он себя чувствует. Удовлетворенная его состоянием, Беатрис убрала со стола все лишнее и, пока он что-то снова говорил ей, де Валуа вернулась к еде. Через пару минут перед немцем стоял хороший завтрак и новая чашка с травяным укрепляющим отваром. Сама Беатрис поставила напротив порцию без мяса, тоже собираясь поесть, но пока не сев за стол. Она предполагала, что следующие ее слова Франц поймет легко:

— Bon appétit! [7]

Де Валуа улыбнулась Майеру и ненадолго вышла из дома. Ее не было минуту, но вернулась девушка с новой охапкой хвороста, который, видимо, оставила до того у дома. А еще у нее были чуть красные и влажные руки — видимо, девушка «помыла» их в снегу, чтобы не задерживаться надолго и при этом оттереть кровь с пальцев. Оставив хворост у печи, чтобы он слегка просушился, Беатрис, наконец, села напротив Франца и тоже принялась за еду. Она была голодна, выглядела слегка уставшей, но глаза ее светились — ее радовало, что все хорошо, что беды обошли стороной. По крайней мере, на время.

Видимо, его жалкие попытки объясниться с Беатрис увенчались успехом. Девушка улыбнулась и, видимо, ответила, что особой благодарности не нужно. Да и отблагодарить ее пока Франц ничем не мог…он даже встать сейчас, наверное, мог с трудом. Его хозяйка, несмотря на видимую усталость, бодро засуетилась у печи, и вскоре в доме запахло едой. Только вдохнув запах каши с мясом, солдат понял, что он безумно голоден. Фарнц ничего не ел почти двое суток, и сейчас живот предательски громко заурчал, выдавая его с головой. Благо, девушка, отвлеченная его вопросом, кажется, не заметила этого.

Беатрис вышла ненадолго и вскоре вернулась с чистыми бинтами и одеколоном, оценивающе глядя на парня. Затем подошла ближе, присев рядом и аккуратно начала разматывать ткань, пропитанную кровью. Франц стоически терпел, но, когда кожи коснулся, бинт, смоченный одеколоном, он все же не выдержал и тихо зашил, жмурясь. Выглядела рана противно, но уже не так жутко, как когда девушке пришлось вчера с ним мучиться, отдирая куски замерзшей ткани от кожи, и возиться с застрявшей пулей. Интересно, что она чувствовала в тот момент? Почему-то Франц сомневался, что Беатрис каждый день приходилось иметь дело с пулевыми ранениями. Он был наблюдательный малый и сразу отметил, что мадемуазель де Валуа не походила на деревенскую жительницу. Ее выдавали и движения, и манера говорить и держаться.

Пока девушка заканчивала накладывать бинты, он позволил себе посмотреть на ее руки. Тонкие, аристократические пальчики уверенно справлялись с перевязкой, едва касаясь его кожи. Конечно, такие руки не могли принадлежать крестьянке с хутора. Сам Франц родился и вырос в пригороде Мюнхена, у родителей была большая ферма, где отец умело распоряжался землей и скотом, а мать вела домашнее хозяйство и воспитывала детей. Гюнтер Майер был здоровым и сильным мужчиной, поэтому никто не мог предположить, что обычная простуда сведет его в могилу. Имение пришлось продать и перебраться к сестре его матери в Мюнхен. Там Франц со второго раза поступил в университет, но успел проучиться только год. Вспоминая о своем прошлом, парень не заметил, как с перевязкой было покончено, а девушка внимательно изучает его лицо, видимо оценивая, как он перенес экзекуцию.

— Merci… [8] — снова повторил немец, с ее небольшой помощью поднимаясь на ноги, и присел за стол. Вид горячей пищи, видимо, отразился на него лице столь красноречиво, что француженка тихо рассмеялась, пожелав ему приятного аппетита, и ненадолго вышла. Первым желанием было наброситься на угощение, но Франц заставил себя потерпеть, дожидаясь, пока она вернется, бросит хворост и присядет напротив него, осторожно принимаясь за еду. Есть левой рукой, которой он мог безболезненно шевелить, было неудобно, но он приноровился. Съев половину своей порции, Франц вдруг покосился на пустую кашу в тарелке своей спасительницы и поинтересовался: