По тундре, по железной дороге: и вновь звучат блатные песни!

К чему я речь веду и зачем такой глубокий экскурс в историю? Для начала вспомним, что Варлам Шаламов (и не он один) относит «Медвежонка» к «классическим произведениям» блатного песенного фольклора. Между тем Варлам Тихонович отбывал срок в ГУЛАГе уже тогда, когда сложился клан «воров в законе» с его жёсткими традициями и неформальными установлениями, среди которых — требования ни при каких условиях не работать, не иметь дома, семьи, имущества, не участвовать в общественно-политической жизни (собрания, митинги, демонстрации и проч.), жить исключительно преступным промыслом и т. д. «Вор» и «блатной» в то время считались синонимами.

А теперь вернёмся к тексту песни из сборника «В Петрограде я родился…»:

Все мы мечтали в ту ночь беззаветную
Жизнь по-другому начать…

Решил всё покончить, тюрьму надоевшую,

Сумрак и холод ночей,
Женщин продажных, огни ресторанные,
Лживых и глупых людей.

Всё уже, что мне давно опостылело,

Ласки кокеток, духи,
Ночи бессонные, жизнь безотрадную,
Жизнь под угрозой тюрьмы.

За исполнение подобной баллады блатные порвали бы уголовного барда на куски! Поскольку в ней отрицаются основополагающие принципы жизни «законного вора» да ещё звучат призывы «жизнь по-другому начать»!

Вариант песни, записанный Цеховницером, мог возникнуть только в 1920-е годы. Наверняка изначальный дореволюционный текст баллады существенно отличался от того, который был опубликован питерским филологом в 1926 году. Ведь и дореволюционные уркаганы ни в коей мере не разделяли такого «фраерского» взгляда на жизнь! Скорее всего, подобные куплеты возникли именно в первое десятилетие Советской власти. Напомним, что именно тогда возникла и активно внедрялась в общественное сознание теория так называемых «социально близких» элементов. Большевики, основываясь на доктринёрски понятом учении Маркса о классовой борьбе, выдвинули тезис о том, что, когда власть перешла в руки эксплуатируемых классов, исчезает социальная подоплёка преступности. Прежде, в эксплуататорском обществе, преступник нарушал закон, тем самым выступая против ненавистной системы, которая угнетала человека. Он не хотел быть рабом и выбирал путь стихийного протеста — путь преступления. Веками мечта народа о справедливости воплощалась в образах «благородных разбойников» — Стеньки Разина, Емельки Пугачёва и т. д.

Теперь, когда социальная справедливость восстановлена, по мере продвижения к социализму будет постепенно исчезать и уголовная преступность. Уркаганы найдут своим силам и способностям достойное применение. Тем более в новом обществе не будет разделения на богатых и бедных. Главное — не наказывать преступника, а помочь ему найти себя, своё место в жизни, реализовать скрытые способности, таланты… Ведь уголовники в большинстве своём вышли из низов народа. Поэтому они социально близки народной власти, с ними легко можно найти общий язык. Они — «свои», в отличие от буржуев, живших всегда чужим трудом, не знавших горя и нужды.

Справедливости ради стоит заметить: возможно, в том идеальном социалистическом обществе, которое рисовали себе пламенные революционеры в своём воспалённом мозгу, преступников действительно было бы проще вернуть в лоно честной жизни. Однако сказка очень скоро была втоптана в грязь. Появились и богатые, и бедные, власть советско-партийной бюрократии не помогала трудовому человеку, а нещадно эксплуатировала его, грабила и унижала. При несогласии — гноила и уничтожала. Но это — несколько иная история.

Для нас же важно другое. На переломе 20–30-х годов XX века в Советском Союзе формируется новая, совершенно особая каста «воров в законе», о которой мы уже упоминали. Я не стану здесь подробно объяснять причины возникновения этого уголовного института, скажу только, что «ворами» становились только профессиональные преступники, прошедшие особый обряд «крещения» или «коронации» (последнее — для воров, которые не были христианами). Песня «Медвежонок» в том виде, в котором она приведена у Цеховницера, конечно, никогда бы не стала блатной. А между тем она — стала таковой! И приведённые в этой главе куплеты были из баллады нещадно вымараны.

Однако до этого «Медвежонку» нужно было пережить «переходный период», который для нас крайне любопытен…

«Помню, в начале второй пятилетки стали давать паспорта…»

Я не случайно называю воровскую балладу «Медвежонком». Не будь сборника Ореста Цеховницера, вряд ли мы знали бы о её первоначальном названии. Сегодня она известна нам либо как «Медвежонок», то есть небольшой сейф, несгораемый шкаф, либо по первой строке — «Помню, пришли ко мне двое товарищей» или «Помню я ночку холодную, тёмную» в разных вариантах.