По уши в земле

Но когда в очередной может быть сотый или тысячный раз мой давным-давно опустошённый желудок выворачивался наизнанку, в затуманенный мозг всё-таки проникала мысль, что я ещё жив. Хотя, наверное, лучше бы я умер, поскольку ощутил на себе все прелести морской болезни, о которой говорил Айзек. После того как нас заперли в каюте, начался процесс погрузки, который, по словам моего временного соседа, продолжался всю ночь. Конечно, визуально мы не могли это определить, так как в нашей потайной каюте не было иллюминатора. Но Айзек сверялся по какому-то пристёгнутому к руке приборчику, который он называл часами, и сказал, что они не врут. Конечно, было немного скучно просто лежать, но мне казалось, что я смогу потерпеть две недели. Окунусь в воспоминания о жизни на Тарнериусе и буду предаваться мечтам о скорейшем возвращении обратно, так они и пролетят. Как же я жестоко ошибался.

Едва мы отплыли, и наше судно закачалось на волнах, эти же самые волны подхватили и меня. С каждым часом каюта кружилась всё сильнее, и мне казалось, что я кружусь вместе с ней. Айзек говорил, что я весь позеленел, и, судя по его обеспокоенному лицу, я понимал, что дело серьёзное. Меня постоянно тошнило, а когда рвотные позывы на какое-то время утихали, я проваливался в небытие, в котором меня и окутывал тот самый плотный липкий туман, о котором я упоминал выше. Я знал, что умираю, и даже временами желал этого, когда мне становилось особенно худо. Но понимал я и другое: если я не смогу отыскать место, откуда был послан сигнал о помощи, тогда тем, кто этот сигнал отправил, больше не на кого будет надеяться. Эта мысль была моим цепляющимся за жизнь якорем и не давала почти угасшему сознанию полностью раствориться в злосчастном тумане, несмотря на слова Айзека о том, что от морской болезни не умирают. И я уверен, что именно она-то и стала моим спасением.

Как сообщил мне чуть позже Айзек, мои мучения продолжались почти трое суток, но вот, наконец, я постепенно пошёл на поправку. Конечно, мой организм был ослаблен, и голова продолжала немного кружиться, но зато перестало подташнивать. Айзек начал давать мне сухари с водой, и спустя пару дней я практически полностью восстановился.

– Морская болезнь к тебе больше не вернётся, на счёт этого не волнуйся, – сказал он. – Если честно, твоё состояние меня сильно обеспокоило. Я раньше не видел, чтобы люди так тяжело переносили качку.

Конечно, он ведь не знал, что я не человек. Я подумал, что любой тарн на моём месте мучился бы точно так же. Оно и понятно, воды на поверхности Тарнериуса не так уж много, и большая её часть скрыта в его недрах.

– А у тебя в первом плавании тоже была морская болезнь? – спросил я его. – И вообще, давно ли ты уже плаваешь?

Мне показалось странным, что лицо прежде улыбчивого Айзека стало отчего-то хмурым. С момента нашего отплытия он сильно изменился, как будто где-то глубоко внутри у него засела мысль, которая не давала ему покоя. И судя по его взгляду, мне даже показалось, что он уже принял для себя какое-то важное решение.

– Во время первого плавания, конечно, немного подташнивало, и голова кружилась, как и у всех, – ответил он. – Но потом я привык. А плаваю я уже достаточно давно, более трёх лет.

Внезапно он махнул рукой и произнёс таким тоном, как будто жаловался мне на свою горемычную судьбу.

– Эх, Боб, если бы ты только знал, как мне всё это осточертело. Я торчу здесь по две недели, заваленный всяким барахлом, словно замурованная мумия в склепе. Потом разгрузка-погрузка, и две недели обратно в этом саркофаге. Дома небольшая передышка и опять по кругу. Как будто кроме меня больше и поплыть некому. Нашли мальчика на побегушках!

– А зачем обратно плыть в этой же потайной каюте в трюме? – удивился я. – Почему нельзя разместиться наверху вместе с остальными членами команды?

– Так из Китая в Америку мы нелегальные грузы тоже доставляем, – пояснил он. – Вот и приходится большую часть своей жизни томиться здесь, в этой душной берлоге.

И тут я подумал, что сейчас как раз самое время попробовать узнать об этих нелегальных грузах побольше. Настроение Айзека вполне могло поспособствовать тому, чтобы подтолкнуть его к откровенности, тем более откровенничать со мной он уже начал. Поэтому я постарался придать своему лицу заинтересованный вид, чтобы было похоже на то, что мною движет только лишь праздное любопытство, и спросил:

– Айзек, а можешь сказать, что лежит в этих чемоданах? Если честно, мне очень интересно.

И каково же было моё удивление, когда он начал подробно обо всём рассказывать, причём не только о содержимом чемоданов, но и о многом другом.

– Семья дона Романо тесно связана с одной из китайских триад, – сказал он.

– Что такое триады? – спросил я, так как не знал, что означает это слово.

– То же самое, что и наша мафия, но только в Китае, – ответил Айзек. – Так вот, мы довольно тесно связаны с ними и регулярно переправляем им партии фальшивых долларов. Именно они и лежат в чемоданах.

Значение этого слова я тоже не знал, но решил больше не перебивать его, чтобы он не прерывал своего рассказа.