По велению Чингисхана

«…Никому, кроме считанных, я не могу открыться полностью! Никто не узнает до времени мои мысли и не обернет их во вред моему делу, не исказит их и не извратит! Но как же они теснят дыхание, учащают биение сердца, туманят взор, эти мысли: я одинок, я отловлен ими, как редкое диковинное животное, и сижу в клетке этого одиночества, позволяя рассматривать себя, но не мысли свои и намерения! А в детстве мы катились по степи малыми горошинами вслед за небесным журавлиным клином и кричали: «Последние, выйдите вперед, последние, выйдите вперед!» Ах, сбросить бы с себя это тяжкое ярмо Первого и уйти, подобно предку Бодончору, в горы! Но – прочь слабость, Тэмучин… Посмотри в грядущее: видишь город? Подле этого города – долина, а в ней тьмы куропаток и перепелов… Ты прикажешь – и для их откорма люди-землепашцы засеют поля просом и гречихой, гаоляном и чумизой… И никому не будет дозволено собирать эти посевы, чтобы корма для птиц всегда хватало. Много людей будут сторожить птиц, чтобы их не переловили охотники, эти люди и зимой будут кормить птиц просом и приручать, чтоб они слетались на свист. По моему приказу люди настроят много птичьих суртов, где те будут ночевать до света, до первых своих посвистов. И когда я ни приду в эту долину – они будут петь и садиться мне на плечи, на шапку, на ладони, а если буду далеко, то пусть их привозят ко мне на верблюдах… Так и взнузданные народы должны жить в иле спокойно и без возмущения. Но люди – не птицы… О нет, они не птицы… В человеке смешано все, что живет на земле: трава и деревья, вода и небо, птица-сокол и зверь-лис, в нем смешаны мужчина и женщина, высокое и низкое, червь и бабочка! Так что же ты, человек? Кто владеет твоей душой и что понуждает ее? Зачем легкомысленный и смелый Тайчар, брат Джамухи, затеялся угнать у нас табун? Зачем пошел на баранту? Ведь не алчность же сподвигнула его к разбою, а удаль! И он упал с перебитым хребтом, куда вошла стрела табунщика, и три тумэна монголов оседлали коней и пошли мстить за конокрада, возглавляемые андаем Джамухой, и семьдесят плененных им юношей из рода Чонос были сварены живьем в котлах, и голова Чахан-Увы, бывшего товарища, прыгала по кочкам, привязанная к хвосту коня Джамухи… Была ли баранта причиной войны или лишь поводом к ней? Вот в чем вопрос… А если бы были джасаки единые для всех и обязательные для исполнения? Посмели бы джуркинцы напасть на беззащитных старцев и детей-несмышленышей, ограбить их до нитки и перебить добрый десяток? Нет. По их понятиям, так разочлись они за свое поражение, так устроено их бытие. Потому и Сэчэ-бэки, и Тайчу не понимали: за что же Чингисхан казнит их при поимке? А с чего началось? А с того, что старухи избили Сэчэ-бэки. За что? За то, что на пиру налил своей молодой жене раньше, чем старшим… Тут же, в то же время прибежал Бэлгитэй и донес, что поймал вора, который хотел стибрить оброт с коновязи. Тогда джуркинец Бури-Боко схватился за нож, вступаясь за своего воришку, и началась драка, где джуркинцам намяли бока. Где причина и где повод? Об этом не нужно было бы думать, будь джасак один на всех…» – так думал Чингисхан, собирая долгие советы со старцами и грамотеями. Просиживали на них от ранних пташек до звездных дождей. Терпеливый и изощренный в прядении мыслей из лохматых ворохов сказанных слов, Джэлмэ мотал и мотал эти нити в клубочки будущих джасаков…

– Что вы думаете о воровстве? – спросил их Чингисхан.

И мудрецы набрасывались на мясную кость, обгладывая ее добела.

– Китайцы за воровство отрубают пятерню, – говорил кто-то из знатоков. – А некоторые народы так и голову сносят! А уж в ямах-то сколько воров сидит, а сколько изгоняются навечно!

– Воров надо убивать: один вор заражает десяток слабых душ! – говорил кто-то из прямодушных.

– Что ж это: за всякую уведенную овечку – голову с плеч?! – ужасался кто-то, у кого не уводили последней овцы. – Что-то шибко размашисто… Этак головы будут прорастать по всей степи, как одуванчики!

– А чего переживать-то? – возражал Джэлмэ. – Среди монголов ведь совсем нет воровства – разве это плохо? Разве недоумок какой-нибудь пойдет и украдет. Тогда пусть его казнят.

– Это так! – говорил кто-то из разумных. – Но мы живем не одними монголами: большой пучок стрел в нашем колчане, а мастера их делали разные! Каких только пороков не дано людям, о высокие Божества, о Айыы Тойон Тэнгри! И как их искоренить, если не рубить голов?..

Его поддерживали зачастую шумно, с огоньком:

– Монголы извечно презирали обжор, а ведь к воровству толкает обжорство, воруют, чтобы обжираться! Обжора всегда голоден, он коня за день съест и мозговые кости высосет, тьфу!

– Вон они, барыласы: их сколько ни корми – даже жирком не схватятся, все тощие, но все время жуют! Чуть скотина в сторону от гурта – сразу ловят и в рот, жевать, жевать, жевать.

Плевать на землю древние законы не велели, и люди лишь делали вид, что являло собой выражение крайней степени неприязни.