По воле Персеид

Кто-то даже завел настенный календарь, чтобы отмечать, кого и когда она планирует принять, – и все его клеточки были заполнены. Зайдя к ней как-то вечером вместе с Лией, я решила рассмотреть его поближе. Он был открыт на октябре – поддавшись любопытству, я пролистнула его вперед. В ноябре и декабре та же картина: оба месяца исписаны именами близких, которые должны прийти. Грустно становилось от такой сильной надежды. Средний срок пребывания пациента в Доме – три недели. И нередко больной попадает в морг до того, как я успеваю с ним познакомиться.

Совершая ежедневный обход, Лия узнавала у пациентов, нет ли у них каких-нибудь особенных пожеланий. Пожелания поступали самые разнообразные: от апельсинового желе и кошки, чтобы лежала в ногах, до последнего пикника с семьей и друзьями – и все их мы, как могли, старались исполнить. Если бы я была пациенткой Дома «Птицы», я попросила бы кусочек леса в виде вазы с парой сосновых веточек, проигрыватель, на котором можно было бы слушать старые пластинки, и кормушку возле окна, чтобы к ней прилетали птицы. Впрочем, все это лишь умозрительные предположения. На деле я, быть может, захотела бы только покоя. Как когда-то моя мама.

Виктория Виже попросила у меня картину. Только картину, и ничего другого. Было, конечно, лестно, но я на всякий случай дала ей понять, что с радостью порисовала бы для нее и так, безо всяких заказов.

Как и договаривались, я явилась к ней с утра, после того как она закончила мыться в большой хосписной ванне, которая была рядом с сестринским постом. Атмосфера в палате была какая-то странная. Дочь Виктории, с которой мне уже доводилось сталкиваться на кухне, стояла напротив окна спиной к остальным присутствующим. Еще одна женщина сидела в кресле возле Виктории, третья же стояла поближе к туалетной комнате. Я с шумом поставила холст и все свои принадлежности, показывая, что уже пришла. Потом нарочно громко поздоровалась. Но никто даже не обернулся. Гроза уже разыгралась вовсю. Виктория кричала с кровати:

– Ну вам-то что, в самом деле? Мечта у меня такая, да, и сегодня я ее исполню!

– А по-моему, это мерзость, мама, – мне что, молчать? И куда мне потом девать эту картину? Над камином повесить, что ли? Или выкинуть – и чтобы ее какой-нибудь извращенец нашел?

Затем, уже выходя стремительным шагом в коридор, дочь Виктории ткнула в меня пальцем и бросила:

– Хотите исполнять желания моей матери – пожалуйста. Но это уже переходит всякие границы!

Виктория с улыбкой проводила взглядом трех своих гостий. Я терялась в догадках, чувствуя при этом, что моя самооценка сейчас пойдет на выход вслед за ними. Послушать их, так мою работу и на стенку не повесить, хуже того, ей самое место на помойке, да и то если никто не подберет. Я старалась привести мысли в порядок, когда Виктория попросила меня помочь ей раздеться.

– Вам жарко?

Никогда не забуду последовавший за моим вопросом звонкий смех.

– Ну ты и шутница! Не из головы же ты будешь меня рисовать? Потяни-ка вот за рукав.

До этого момента я не понимала – да и Лия, очевидно, тоже, – что Виктория хотела получить свой портрет в обнаженном виде. Я усмехнулась, вспоминая реакцию ее дочери. Я бы тоже не повесила полотно со своей голой матушкой над камином. Нигде бы не повесила, собственно говоря. Прежде чем приступать, я предупредила медсестер, чтобы в комнату никого не пускали, пока я не выйду.

Раскладывая мольберт, я на всякий случай прямо спросила, какой именно портрет она хочет.

– Я хочу отблагодарить мое тело. Хочу воздать ему должное. Оно до последнего меня не подводило. Я слишком многого прошу?

Она все еще была разгорячена перепалкой, и я поспешила ее успокоить.

– Нет-нет, это чудесная мысль…

Мысль, может, и хорошая, но меня она совершенно выбила из колеи. Знай я все подробности заранее, я бы потренировалась, выяснила бы, как следует вести себя художнику перед обнаженной натурщицей. Честное слово, я волновалась куда больше, чем моя модель.

Виктория позировала, лежа на боку, лицом к большому окну. Золотые лучи покоились у нее на груди. Первый час мы провели в молчании: я – сосредоточенно работая над первым в своей жизни ню, она – в полудреме. Валери, медсестра, зашла дать ей лекарство и снова вышла на цыпочках. Я искала в чемоданчике краску в цвет ее волос, когда Виктория сказала:

– Я ведь когда-то была проституткой.

Я не подняла глаз от баночек и тюбиков.

Было ясно, что момент сейчас ответственный – и что, однако, выдержать его и вести себя затем нужно так, будто он самый обыкновенный. И не мешать разговору течь естественно и ровно – так, как пожелает сам пациент. Надо всегда быть начеку на случай таких поворотов.

– Дети не знают.

Я видела, что ей хотелось шевельнуться, – она, должно быть, устала долго лежать на одном и том же боку.

– Может, хотите отдохнуть?

– Ты закончила?

– Еще не совсем…

– Ничего, потерплю. Уж позы-то я выдерживать умею.

Я не сразу поняла, связан ли этот ответ с только что поверенным мне секретом – но через секунду сомнения мои были развеяны.

– Дошло?

– Да…

Она рассмеялась, закинув руки за голову и подняв глаза к потолку.