По воле Петра Великого

   — Хоть помереть тут на месте!.. Ошшо при том и чужие глаза были... На их сошлюся. Приказный один с апонцами к государю ж едет... При ем и послано! Коли не выехал он из Тоболеска, за им пошли, ево опроси... Послано... да разрази меня гром Господен... Да провалиться мне в преисподню, во бездны адовы! И кости штобы мои и родителев из земли были извержены... и...

   — Так ли?.. Ой ли, детинушка! — уж зашипел Гагарин, теряя самообладание. — А при тебе нет ли вещи той?.. Да и что за вещь! И не назвал досель...

   — Камешек-самоцвет! — торопливо отозвался Василий, бледнея от опасности, которая подступала всё ближе и ближе, страшная, неотразимая. — Красный кровавик — самоцвет хинский с ихними знаками. Заклятой, сказывали... Казистый такой... будет с орешек с лесной, с хороший... Я и думал: царю прямо пошлю, не пожалует ли милостью?! И вот...

   — Отослал?.. С лесной орешек добрый?.. А не поболе ли?.. А?!

   — Может, и поболе малость...

   — И отослал! Вверил клад цены безмерной братану?.. Одинокого гонца послал с царским достоянием?.. А!..

   — Уж лукавый попутал... Виноват! — пробормотал помертвелыми губами есаул. И почувствовал, что от страха, от потери крови, от телесных и душевных мук сознание мутится у него, зелёные и красные огоньки и круги заплясали в глазах.

А Гагарин, словно видя всё, тешился мукой жертвы своей.

   — А не облыжно ль толкуешь, парень? Не сохранил ли для себя царёв клад?.. А!.. Молчишь... Ну, отвечай, собака! — вдруг прикрикнул князь, и лицо его побагровело, жилы вздулись на лбу.

Похолодел грабитель и не столько от грозного окрика, сколько от взгляда этих колючих глаз с покрасневшими от сдерживаемой ярости белками.

Теперь — всё равно, правду ли сказать, дальше ли изворачиваться... Только бы отсрочить последнюю страшную минуту обыска, пытки... разлуки с заветным сокровищем и с жизнью, которая ещё так манит сильного, не старого есаула.

   — Твоя воля, господине... А я всю правду-истину сказал!.. Твой меч, моя голова с плеч... Весь я тута... Искали, поди, люди твои... Всё моё хоботье забрали...

   — Искали... забрали... не нашли! Твоя правда, Васенька! — уже совсем ожесточаясь, проговорил Гагарин. — Тамо нету... А вот мы ещё на тебе пощупаем... А не найдём, так сам, поди, знаешь, для чего тут это всё понавешено да понаставлено? Допрос учиним с пристрастием, как водится... Скажешь, собака, куды царское достояние укрыл, коли и на тебе его не окажется!.. А покуда...

Он дал знак Келецкому. Тот пошёл отворять двери, звать Нестерова и палачей. Гагарин тоже отошёл от стола, стал ходить по узкой комнате, обуреваемый нетерпением и гневом, судорожно сжимая в руке пистолет, взятый безотчётно со стола. Он на мгновение тоже обратился к раскрываемой двери, где первою обозначилась поджарая фигура Нестерова, ещё стоящего за порогом, в коридоре.

Выхода не было. Всюду залезет проныра и отыщет самоцвет. А потом — пытка, мучения!.. И неожиданная мысль пронзила мозг Василия. Он вспомнил, как глотал большие стаканы водки одним залпом либо огромные куски хлеба и мяса под голодную руку... И сразу решился... Если сейчас на нём камня не найдут, ещё есть возможность отстрочить муку и гибель... Он пообещает указать, где спрятано сокровище... Всё потянется... А там, кто знает, товарищи придут на выручку, помогут убежать!..

Самые несбыточные, странные и хаотические мысли молнией пронеслись в смятенном уме... Обдумывать некогда... Быстро достал он из-под повязки тряпицу с рубином, незаметно поднёс ко рту, сделал отчаянное глотательное движение и вдруг, захрипев и посинев, повалился навзничь, царапая скрюченными пальцами своими лицо, губы шею, вздувшуюся и посинелую. Повязка, сорванная с головы судорожными движениями, обнажила ещё не затянувшиеся раны, где новая ткань алела, словно пурпурный студень, источая крупные капли и струйки свежей крови.

Сначала легко скользнул по пищеводу тяжёлый, холодный самоцвет, но он был слишком твёрд и велик. Мгновенная спазма сжала горло... Камень застрял там в глубине, прервав дыхание, и Василий, без того обессиленный ранами и душевной бурей, сразу лишился сознания, багровея и темнея с каждой минутою.

Гагарин и Келецкий кинулись к нему при первом хрипе и сразу поняли, что тут случилось. А Нестеров, оставленный на пороге, вытянул по-щучьи свою голову и впился глазами в то, что происходило перед ним на другом конце мрачного застенка.

   — Зигмунд... смотри... умирает... Помоги ему! — крикнул было Гагарин.

Но Келецкий по-французски негромко и решительно проговорил:

   — Молчите!.. Слушайте, что я буду говорить...

Затем обратился к Нестерову, вид которого всё объяснил без слов умному ксёндзу. Это был опасный свидетель, и его следовало сбить с толку.

   — Ты цо ж там стоишь? Сюды иди. Поможи мне...

Нестеров так и подлетел к скамье, на которой лежал вытянувшись есаул, пока Келецкий потрогал его пульс, слушал затихающие удары сердца. Затем почтительно стал объяснять Гагарину: