По воле Петра Великого

   — Я, я самый! Сысойко Задор!.. Из вашего села... Из Украйны... из-под Kieвa... Да, оттуда уж давно... И в Питербурхе побывал, и на Москве... И здесь побродил, пока не сведал, что вас, батько Семёне, тоже Бог в эти края занёс. Вот я и пришёл...

Ничего не сказал отец, увёл в дом бродягу. Сидели долго вдвоём, о чём-то толковали... Потом позвали старого батрака Юхима, который с отцом и матерью из-под Киева сюда приехал лет двадцать тому назад... Потом батрак вышел с бродягой, к себе его повёл, там ему одежду дал получше...

А на другое утро этот бродяга очутился между челядью на поповском дворе. Работает весело, один за пятерых легко справляется, песни такие лихие, чудные поёт... И на баб поглядывает своими зоркими, липкими глазами, от взгляда которых словно жаром в голову ударяет, сердце в груди тише бьётся и замирает, или так колотится, что выскочить готово...

Боялась его сначала красавица. А он словно и не замечал её. Так года два прошло. Узнала она, что это дальний родич отца... Был духовным, расстрижен, в солдатах служил, бежал... Из тюрьмы бежал, чуть ли не клеймо каторжное носит на плечах... И теперь решил искать приюта и отдыха у отца Семёна... Трезвый — неутомим в труде был Сысойко... Но случалось, что запивал он. И тогда распутнее, бесшабашнее человека не было на много вёрст кругом. Драки затевал, один на целую стену парней выходил и разбивал их... Девок силой брал, где ни застанет. Ни одна смазливая баба от него не могла увернуться... И никто по-настоящему не сердился на Сысойку за беспутство и разгул, столько силы и шири, такую незаурядную ясность мыслей даже пьяный проявлял этот загадочный человек...

Года два сторонилась его Агаша, а саму так и тянуло поближе подойти, заглянуть в его глаза, прозрачные и бездонные, в его душу такую извилистую, на другие души непохожую...

Заметил ли он или просто по своей привычке решил сорвать и это запретное яблочко... Но помнит Агаша жаркий, летний день... Она стояла в огороде, у реки, где густо заплетались плети хмеля на тычинах. Обрывая хмель, собирала она лёгкие пахучие шишечки его в решето. Вдруг зашуршали плети, сквозь которые пробирался кто-то быстро и порывисто.

Сысойко встал перед нею, бледный, напряжённый. Ни слова не говоря, обнял её и стал бешено целовать... Выронила девушка решето, крикнуть хотела.

   — Попробуй! — зажимая ей рот, шепнул насильник. — Видишь!

Длинный острый нож, вынутый из-за голенища, сверкнул у него в руке.

   — Лучше нишкни! Уж коли я не стерпел... Два года маюсь... И не стерпел! Так лучше не кличь никого! Каждого уложу... и тебя... и себя напоследок... Молчи!

Грозит... А сам так её целует, что и без угроз умолкла, сомлела, как обожжённая молнией, девушка...

А когда опомнилась, он ещё в последний раз поцеловал её и шепнул:

   — Ужи как же ты люба мне, кралечка... горлинка моя... Ласточка сизокрылая... Жди нынче... приду, как улягутся наши...

Обнял, долгим, жадным поцелуем впился снова в её пылающие губы, в глаза, сразу окружённые тёмными кольцами, и исчез быстро, как пришёл... А она, оправя свой сарафан, волосы, корсаж, разорванный на груди, села на землю и долго сидела так, ошеломлённая, потрясённая, напуганная и счастливая...

Пришёл он в ту ночь, как обещал... И потом приходить стал... И не знала девушка, за что она больше привязалась к этому дикому человеку. За те взрывы чувственных восторгов, какие переживает она с ним, или за его речи смелые, складные, за те необычайные случаи из его бурной жизни, о которых так красиво и красочно говорит он ей в спокойные часы после жгучих ласк...

Одно только тревожило девушку. Живя близко к природе, к домашним животным и к челяди, которая также мало стеснялась во всех своих проявлениях, как коровы и быки отца Семёна, она знала все последствия сближения своего с мужчиной.

   — А што, коли я... понесу от тебя, Серёженька! — спросила она однажды друга, вся рдея. — Знаешь, тогда я от стыда руки на себя наложу... В Тобол-реку кинусь! Видит Бог!

   — Дура! — спокойно ответил тот. — Разве ж я попущу!

Небось! У меня про вас, девок, снадобье припасено. Всегда при себе есть... Порошочек такой. Видала на ржи таки рожочки черны бывают? Я их сбираю, сушу, натолку и девкам, бабам даю пить, кому нужно... Поняла... Только гляди за собой, не пропусти дней-то... А там без заботы живи!..

Поверила Агаша другу, успокоилась и ещё горячее, беззаветнее стали их ласки...

Сейчас тоже негромко, чтобы не услыхала стряпуха, спящая в кухне, ведёт рассказы свои дружок Агафьи, а она затихла и слушает.