По воле Петра Великого

Поёжился даже против воли фискал, припомнив что-то или представив себе неприятную будущность, если Пётр проведает, что он обманут. Но сейчас же снова бойко продолжал своё поучение подручным:

   — Да што и толковать! Вы меня слушайте, мне помогайте. А я себе добра желаю, стало, и вам за мною плохо не буде...

   — Ну, вестимо! — успокоенный подхватил Бзыров. — Я там, вообче... А уж мы на тебя в надежде, Петрович!.. Мы тебе рады служить верою-правдою! Никого для тебя не пожалеем! Самого чёрта разыщем да предадим! Только уж и ты нас не оставляй советом и научением! Ишь, дал тебе Господь талан какой... и в речах, и в делах! Недаром такой великой чести так прытко достукался!..

   — Вестимо, недаром! — снова принимая важный вид, довольный такой откровенной и заслуженной, как ему думалось, похвалой, отозвался Нестеров. — А я уж и тута успел такое нанюхать... што, гляди, и сам ево превосходительство, губернатор вельможный, князь Матвей Петрович у меня, словно вьюн, завьётся, юлою заюлит, ежели... Ну, да про такие дела и не тута сказывать надо, — исподлобья обводя взором тонкие стены покоя и плохо притворенную дверь, оборвал речь фискал. Затем громко, широко зевнув, осенил рот крестом и пробормотал: — О-аа-а!.. Уж не рано, поди... На покой пора... Вон, и свечки догорели... Один ошшо огарочек чадит... Лечь надоть, пока не погас!..

Перекрестясь на иконы, выпив на ночь ковш кваску, он устроился на лежанке, где была приготовлена постель, и скоро его звонкий храп раздался среди наступившей в горенке тишины. А немного спустя захрапели и помощники фискала, лежащие на двух концах широкой, длинной лавки. Огарок, чадя и треща, провалился в горлышко штофа на самое дно и там погас. Темнота воцарилась в горенке, где так шумно и весело было весь этот вечер...

Часть V НАД КРУЧЕЙ

ГЛАВА I ФОРТУНА УЛЫБНУЛАСЬ!..

За все два с лишним года, прожитых в Тобольске, не приходилось так много и так напряжённо думать Гагарину, как за эти три-четыре недели, проведённые в удобном возке, который, перевалив хребты Рифея, быстро заскользил по его западным склонам до Перми, а потом понёсся по неоглядным снежным равнинам Европейской России на Казань, на Нижний, на Москву.

Сидя на своём посту, в столице Сибири, в самой кипени новых начинаний и прежних старых неурядиц и дел, которые требовали упорядочения или завершения, князь многое задумывал; немало отважных планов вынашивал в мечтах, тысячи соображений о тонких, неотразимых ходах, связанных с его широкими замыслами, проносились в мозгу, ярко так, отчётливо, оставляя неизгладимые следы в памяти и в душе честолюбивого и корыстного вельможи. Но всё это не было связано в одну стройную картину, не носило печати завершения, не подчинялось твёрдо намеченному, объединяющему замыслу. А текущие дела и ближайшие задачи управления огромным, богатым краем не давали достаточно времени заняться, как следует, этими личными замыслами, связанными с тою же Сибирью, которая в мыслях Гагарина теперь представлялась поистине сказочным, молочным морем с кисельными берегами, где вместо песка рассыпано чистое золото, где на вековых деревьях вместо листвы пушистыми ворохами повисли редкие, дорогие меха, где на проезжих торговых путях из Азии в Европу не голыши и хрящ похрустывают под колёсами тяжёлых возов, а самоцветы и жемчуг отборный...

И вот теперь, особенно после встречи с первым сибирским фискалом, в тиши снеговой пустыни, по которой только шесть пар коней выбивали мягкую, чёткую дробь своими сильными ногами, многое мог обдумать Гагарин, в мыслях доведя до конца и связав нити разных смелых и красивых начинаний...

Первая дума, первое стремление его было — не уйти из Сибири, остаться в ней как можно дольше, если даже не навсегда... И, конечно, один только Пётр мог помешать своей властной волей этому решению. Со всеми другими Гагарин сумел бы справиться и поладить, где — подкупом, где — личным влиянием или с помощью всесильной родни и друзей.

Только Гагарин, прослуживший полжизни в самой Сибири и в Сибирском приказе, знал, какими богатствами может одарить край смелого и умного хозяина, который знает, где лучше черпать из этого бездонного моря благ.

Гагарин знал, какие амбары необъятные завалены тюками, ворохами разных дорогих мехов, доставляемых ясачными инородцами в Сибирский приказ, где и лежат сокровища десятками лет, порою гниют и портятся; но их не пускают на свои и зарубежные, европейские или восточные рынки, чтобы не сбить цены пушному товару. По торговому расчёту предпочитается продать мало да дорого, чем очень много по дешёвой цене. Старая московская государственная сноровка — копить добро, благо, оно места не пролежит — ещё крепка и в самом Петре, создателе новой России, и в его окружении.