По воле ветра

Я ощутил некое беспокойство. Слишком странной показалась скорая перемена настроения за окном. Лёгкая, тягучая, как сахарная вата, дымка тумана обещала тёплый день и прогулку, в привычной компании. Кампания же, которую затеял вдруг ветер, не входила в мои планы, и я поспешил выйти из дому, чтобы опередить непогоду.

Предвкушая тёплую встречу, я улыбался и едва не зашиб второпях моего друга. Судя по всему, он уже уходил, но не хотел показаться невежливым, а потому терпеливо дожидался меня сбоку тропинки. Ему не было дела до проходящих и проезжающих. Он ждал, пока появлюсь я. Два года, что мы провели вместе, нельзя было завершить вот так вот – просто исчезнув в никуда, оставляя меня в неведении беспокойства и страха по нём.

– Ты… не передумал? – Спросил я, присев на корточки, чтобы лучше видеть его выражение, а когда понял, что всё уже решено, и не смогу уговорить его остаться, с пугающей, неожиданной для меня самого горячностью произнёс:

– Милый мой, ты ж понимаешь, как я стану скучать по тебе! Кто кроме снесёт спокойно мою болтовню, кто предостережёт о том, насколько холодна нынче вода, кто напоёт мне забытую, запутавшуюся в траве детства мелодию…

– Иди уже, а то я расплачусь, не оборачивайся только, – внятно подумал лягушонок.

Из уважения к нашей дружбе, я сделал так, как он просил, но пройдя несколько шагов, не удержался-таки обернуться и заметил слёзы в его глазах. Лягушонок не рассердился моего ослушания, скорее напротив, но, пока я утирал своё внезапно мокрое лицо, тропинка уже оказалась пуста.

В попытке догнать лягушонка, чтобы посмотреть на него ещё раз, я едва не наступил на ужа. Перебегая мне дорогу, тот заметался было, но замер, расслышав знакомое:

– Ты куда? Не бойся, это ж я…

Изогнутой лентой, обессиленный и расстроенный, уж упал в траву мне под ноги. Видимо он тоже торопился проститься, но не успел.

Насмехаясь над мимолётностью чужих жизней, мы укорачиваем свою, но переживая судьбу всех тех, кто окружает нас, мы обретаем бессмертие.

Слишком

Одна из замечательных примет жизни – возможность следовать привычному укладу. И если нарушается он, то на это может быть всего три причины: путешествие и перемены, – дурные или наоборот.

Однажды, в день похорон бабули, я увидел деда, занимающегося зарядкой, и сильно удивился, – нет, даже решил, что он помешался от горя. Но, приглядевшись внимательнее, понял всё же, что, напрягая живот и ритмично выдыхая, старик пытается вернуть себя к жизни. С трудом выбираясь из пропасти ужаса, собирает крохи привычного, навсегда и бесповоротно растерзанного распорядка, чтобы как-то выжить самому.

Это не было приметой бессердечия или равнодушия, но признаком той силы воли, – быть дальше, которая отыщется не сразу, не у каждого и далеко не всегда.

Разглядывая отстающую по контуру аппликацию облаков и растерзанную ветром бархатную бумагу леса, я думаю о том, что самые тяжёлые испытания для человека – любовь и разлука. Именно на их холсте и происходят все события жизни. Чем сильнее любовь, тем страшнее разлука, и неважно, кто был предметом53.

Иные могут счесть меня чудаком, не самое дурное, впрочем, звание, но нынче поутру, когда я не увидал в пруду лягушек, которые обыкновенно дожидались моего появления и улыбались в ответ привету, ощутил тот самый горький вкус, что источают сердечные раны.

Не к чему скрывать, – мне льстило внимание земноводных, умиляла их безыскусная радость при моём появлении, когда, подбираясь ближе к ногам, они тихо мяукали или урчали по-кошачьи, если я гладил их пальцем по голове. Весьма красноречиво наблюдая за моим барахтаньем в воде, мрачнея от холода, никогда не торопились они под одеяло тины, а ждали, пока уйду.

Отвечал ли я им взаимностью? Да! Но теперь не делается легче на душе от того. Чем ни отблагодари за внимание к себе, всё окажется меньше, чем оно того достойно.

Сердце плачет беспрерывно, а дождь мокрым пальцем листает скользкие страницы жизни. Слишком торопится, слишком, слишком, слишком…

Любовь

– Ты заметила, от тебя все бегут?

– Я не понимаю…

– Да, чего тут! Птицы упорхнули, как с фронта, «неся значительные потери», у других вон, малина да укроп вместо сорняка, а у тебя шаром покати. Гадюка и та не ужилась с тобою, цветы выпрыгивают из горшков. Рыбы, если бы могли по суху, аки по воде, тоже ушли бы давно. Что тут говорить, – недолго пообщавшись, от тебя бегут и люди!

– Но почему ты так говоришь? Я не понимаю – зачем ты так, за что?!! – зарыдала вдруг она, и мне пришлось открыть ту нелепую правду, с которой я жил уже много лет:

– Видишь ли, только прекращай реветь сейчас же, ты всех душишь своей любовью.

Она всхлипнула и, пересилив глубоким выдохом рыдания начала говорить:

– Неправда. Всё не так, как ты думаешь. Помолчи, пожалуйста. Слышишь, вон там вот, звуки?

– Ну, птицы взлетели, что такого?!

– Это они улетают, побросав книги, их крылья шуршат, словно листья обронённых на пол томов. А люди, – те исчезают, так и не закончив своих романов.

– Писатели, что ли?

Она на меня посмотрела, как на маленького и мягко, уступчиво произнесла: