По волнам жизни. Том 1

О том, что ведутся переговоры с Японией, что они все более заостряются и что нависла угроза войны — было, конечно, известно всем. Не знали в точности о том, что именно вызывало остроту положения, — это скрывалось. Но господствовало убеждение, что дело все же окончится лишь пустяками. Слишком уж настойчиво внушалось обществу — и военными кругами, и печатью, — о воинском ничтожестве Японии. Можно ли было не верить? Как раз перед этим военный министр Куропаткин — сам Куропаткин! — побывал в Японии[401], где в его честь устраивались военные смотры. Никто не подозревал о бутафорности этих японских смотров. Патриотическая печать трубила, что одним своим видом Куропаткин навел на японцев панику:

— Макаки увидели нашего генерала Ку!

Серьезные люди полагали, что если переговоры ведутся так уже долго и если русские в переговорах так упорны, то, значит, к этому есть основания. Значит, приняты все необходимые подготовительные меры… И, конечно, на Дальнем Востоке сосредоточены все необходимые русские военные силы… Об этом не пишут в газетах, но об этом и нельзя писать.

Никто — даже самые злые пессимисты — не подозревали о той слепой и преступной легкомысленности, которая была проявлена нашим правительством на самом деле.

А в конце января, точно разорвавшаяся бомба, ошеломило всех принесенное газетами известие: «Японцы ночью, без предварительного объявления войны, напали в Порт-Артуре на нашу эскадру и вывели своими минами из строя несколько наших броненосцев»[402].

Петербург всколыхнулся. Первое чувство: «Какая подлость! Напасть без объявления войны…»

А затем загнездилась мысль: «Но как же свои допустили такое нападение… Ведь это же не могло быть для них неожиданностью! Угроза войны висела уже несколько месяцев!»

Все в Петербурге вдруг заволновались:

— Война! Война!!

Манифестации на улицах. Не манифестации всенародные… Их не могло и быть, потому что причина, вызвавшая войну, оставалась неизвестной и непонятной. Чаще всего бывало, что то или другое учебное заведение выводило на улицу, с оркестром музыки и с национальными флагами, ряды своих учеников; к ним присоединялись прохожие и праздные зеваки. Пели и играли «Боже, царя храни». Дефилировали перед царским дворцом и возвращались обратно в гимназии. Казенные манифестации.

Дня через два после начала войны обедал я вечером в ресторане. Вдруг врываются газетчики:

— Морской бой! Наша победа!

Публика повскакивала. Рвут газеты у продавцов… Да, напечатано:

— Был морской бой. Наша эскадра потопила несколько японских броненосцев.

Какое пошло ликование. Мало кто и пообедал. Повыскакивали на улицы, рвут у мальчишек-газетчиков всякие газеты.

Ликующие лица. Радостное возбуждение.

По Невскому трудно и протолпиться, все заполнено оживленной публикой. А от Литейного проспекта к Аничкову дворцу, где жил царь, идет многолюдная манифестация. Несут флаги. Крики:

— Япошек всковырнули!

— Потопили макашек!!

Манифестация стала перед окнами дворца.

— Ура-а! Урр-раа!!

Кричат, ждут… Не появится ли в окне фигура Николая II.

Но царь не появляется, и без сомнения имеет к тому основания…

Добрый час кричат манифестанты. Чем же все это кончится? Заставят ли царя показаться, наконец, народу?

Не заставили. Подошла полиция и стала вежливенько просить расходиться.

Утром — хвосты около всех газетных киосков. Спешат узнать подробности победы.

Но… в газетах — стыдливое молчание. Кое-где только глухое опровержение: «Слух оказался преждевременным. Боя на море еще не было».

На душу стало тогда впервые наползать что-то нехорошее. Порождались и тревога и сомнение.

Мало-помалу в петербургских кругах начались разговоры о том, что собственно послужило поводом к войне. Впервые определенно заговорили о концессиях на реке Ялу, об авантюре Безобразова[403]. Осторожно и шепотом говорилось о замешанности и царской семьи в коммерческих предприятиях Безобразова.

Странным казалось, почему на войну посылают одних добровольцев. Неужели не шлют и воинские части?

Проходил я по Дворцовой площади. Там, перед Зимним дворцом, выстроились, для царского осмотра, ряды добровольцев в разных формах. Невоенному глазу это казалось не тем, что нужно. Если война, так войска надо посылать, а не цедить по капельке добровольцами…

Военные авторитеты успокаивали:

— Пустяки! Вы просто не знаете японцев. Мы их расколотим и добровольцами. Ведь один русский солдат стоит десяти японских.

— Разве макаки могут воевать против русского солдата? Это только китайцев они били!

Другие говорили:

— Вот погодите только! Это на море им, правда, удалось взять верх. Ну, что ж, японцы — островитяне, природные моряки. А пусть только попробуют померяться с нами на суше…

Все же тревога не рассеивалась.

В Ташкенте

С этими впечатлениями возвратился я в Ташкент, с ворохами карт будущего театра войны и с портретами генералов на Дальнем Востоке, будущих героев-победителей.