По волнам жизни. Том 1

Революционное настроение в Тифлисе, развившееся с начала 1905 года, быстро нарастало. Январские события в Петербурге, социал-демократическое движение в Гурии, бунт в военном флоте на Черном море и пр. — встречали сильный резонанс в кавказской вообще, а особенно в тифлисской и бакинской рабочей среде. Социал-демократическая доктрина — тогда не было еще грани между меньшевизмом и большевизмом[434] — находила здесь удивительно восприимчивую почву.

Возникшее революционное течение было густо насыщено террором. Подстреливание или подкалывание должностных лиц, почти исключительно русского происхождения, — было делом обычным. Часто метались на улицах и бомбы. Был даже выработан особый местный тип бомб, называвшийся «авчальским». Неподалеку от Тифлиса, в Авчалах, долгое время существовала фабрика таких бомб.

В первые же дни, по моем прибытии, была брошена бомба в проезжавший по Ольгинской улице, между Габаевским переулком и Московской, разъезд казаков. Несколько жертв. Взрывами мостовая была разворочена, а в соседних домах и в мелких грузинских лавчонках, которые унизывали начало Ольгинской улицы, были выбиты стекла.

Главным образом, бомбы бросали в казаков. Естественно, что эти последние сильно озлоблялись охотой за ними, и всегда можно было ожидать контррасправы с их стороны.

Мишенью для покушений часто служили и городовые. Зазевается на посту — ему в спину несколько револьверных выстрелов, а то и бомба. Убийцы всегда при этом благополучно исчезали: прохожие их не преследовали[435].

Странная была тогда психология у масс и даже у интеллигентной публики. Никто, в сущности, не возмущался этими покушениями и убийствами. Революционный бред был так велик, что убийству полицейских и вообще лиц администрации чуть что не радовались, точно какой-то славной победе. Был какой-то массовый психоз. Помню, как-то на заседании родительского кружка, в присутствии многих педагогов и родителей, людей все интеллигентных, член окружного суда Сурин сказал:

— Моя совесть не может примириться с тем, что все радуются, когда подстрелят какого-нибудь рязанского или костромского мужика — только за то, что ради прокормления семьи он пошел служить городовым!

Все как-то невольно переглянулись — до того эти слова тогда показались парадоксальными, не созвучными настроению не только туземной, но и русской интеллигенции.

Под конец стали придавать к каждому постовому городовому по два солдата-гренадера или же ставили на посты по два городовых вместе. Они стояли лицами в разные стороны и следили только за тем, чтобы их самих не подстрелили; за порядком же на улице они уж наблюдать не могли.

С балкона своей квартиры[436], бывшей на склоне горы, я не раз видел внезапные яркие вспышки, а через несколько мгновений грохот. Это была охота с бомбами за кем-либо из полиции или из военных.

Антирусское настроение

Стимулом революционного движения на Кавказе была столько же агитация социал-демократов, сколько и просто антирусская агитация сепаратистических кружков, преимущественно грузинских. Из этих кружков вышел и пресловутый Сталин-Джугашвили.

На такой характер революционного движения на Кавказе в тифлисских «сферах» охотно закрывали глаза. Ведь наместник Воронцов-Дашков возгласил лозунг: доверие к туземцам Кавказа. Была ли здесь последовательность или простая слепота, но мер по пресечению русофобии в 1905–1906 годах вовсе не принималось. И активная русофобия расширялась не только в грузинской, но и армянской националистической среде. Если экономическим моментом в революции более интересовались рабочие круги, то антирусское движение захватывало и грузинскую интеллигенцию, и армянских коммерсантов, даже несмотря на то, что при режиме Воронцова-Дашкова армянская национальность была наиболее благоприятствуемой изо всех, не исключая и русской.

Для нас, старых кавказцев, это явление было неожиданным. Мы привыкли к тому, что русское общество воплощало в себе все кавказские национальности и различия между ними не делалось. Что же вызвало это русофобство? Суровый ли по отношению к туземцам режим князя Голицына? Или — слишком подчеркнутое, в ущерб русскому достоинству, доверие к туземцам режима Воронцова-Дашкова?

Русофобия замечалась на каждом шагу. Например, не во всех магазинах, даже самых лучших, бывало тогда возможно русским сделать какую-либо покупку, особенно, если зайдешь в военной форме (которую, между прочим, и мне приходилось носить). Войдешь — а магазин точно замер. Каждый из приказчиков чем-то вдруг оказывается необыкновенно занятым. Никто не подходит. А если обратишься к ним сам — не идут:

— Не могу. Занят!

Иным помогало, если рассердятся и накричат. Тогда вдруг оказывались свободные служащие. Но все же с нас, русских, брали особенно дорого и продавали кое-как, не позволяя выбирать: бери, мол, что дают!

Стало небезопасно русским и на улицах, особенно по вечерам: случалось, что подкалывали кинжалом или подстреливали, и это всегда сходило безнаказанно.

Почтово-телеграфная забастовка