По волнам жизни. Том 1

— Просто удивление берет, — рассказывал мне один из молодых его коллег, — чем он, старый и такой некрасивый, пленяет женщин. А, между тем, это факт! Должно быть он чем-нибудь влияет на женскую физиологию. Другие профессора его за это терпеть не могут. Много он перепортил профессорских жен…

Стал М. Ф. читать лекции по астрономии на Киевских женских курсах. И сейчас же завел роман, да с двумя курсистками сразу. Вышел скандал, курсистки устраивали демонстрации на лекциях, особенно из‐за его романа с курсистскою-еврейкой.

Вызвали М. Ф. для объяснения в Петербург, в министерство. Делают нахлобучку:

— Вы, небось, и в Петербург свою еврейку привезли?

Смеется:

— А то как же? Omnia mea mecum porto![193]

— Однако, потрудитесь все же свои романы на женских курсах прекратить!

— Тогда я и астрономии читать там не стану. Только ради этого я и пошел…

2. В Пулковской обсерватории

Первые впечатления

В мае 1893 года подъезжал я к Петербургу — искать новой астрономической судьбы.

Туманное утро; сквозь мглистую дымку отдаленные предметы различаются с трудом. Все же, вскоре по выезде из Гатчины, я вдруг различил слева и вдали ряд зданий, которые удивительно напомнили мне знакомые по рисункам очертания Пулковской обсерватории, с башней большого рефрактора.

— Что это? — спрашиваю проходящего по вагону кондуктора. — Не Пулковская ли обсерватория?

Он посмотрел. Почесал за ухом:

— Не! Чухонская мыза[194].

Но кондуктор ошибался.

На другой день, к вечеру, я подъезжал от Царского Села к этой «мызе». Охватывало сильное волнение. Не только потому, что здесь должна была решиться судьба всей моей жизни… Но сама Пулковская обсерватория в ту пору командовала научно астрономическим миром, и это не могло не возбуждать в душе молодого астронома переполнявшего душу волнения.

Одноконная извозчичья пролетка везет по грязной уличке деревни Пулкова. Всматриваюсь в убогие деревянные избы крестьян. Где-нибудь здесь придется, очевидно, нанимать мне комнатушку. Как здесь грязно — в крестьянских дворах, и как неуютно…

Но вот парк, с широкой аллеей… Трехбашенное здание… Цветники… За железной решеткой, у ворот, встречает сторож. Он в форме, какую тогда носили сторожа в Академии наук: военный мундир, с синим воротником, но без погон.

— Пожалуйте к господину смотрителю обсерватории!

Смотритель — Радислав Радиславович Шепелевич — подвижный невысокий старик, в очках, с большой седой бородой.

— А, господин Стратонов? Да мы вас давно ждем! Федора Александровича Бредихина сейчас в Пулкове нет. Но он сделал все распоряжения относительно вас. Комната для вас готова. Пожалуйте!

Такого приятного сюрприза я никак не ожидал.

Шепелевич подозвал сторожа, который подхватил с извозчика мой багаж. Мы пошли в главное здание обсерватории. На его краях, в верхнем этаже, почти под боковыми башнями — расположены, на каждом конце, по две комнаты. Они довольно велики, эти комнатушки, но потолки в них низковаты, а окна малы. Свету недостаточно.

Одна из комнат, самая крайняя на запад, была предоставлена мне.

— Устраивайтесь! Прислуживать вам будет вот он — Степан. Постельное белье вы будете иметь от обсерватории, так же как отопление и освещение. А обедать прошу ко мне: все приезжие обедают у меня!

Степан — рослый, видный мужчина, бывший унтер-офицер гвардейского полка — преображенец — устраивал мою комнатную обстановку. Для сторожей, которых пулковские немцы-астрономы почему-то не хотели считать сторожами, а называли не иначе, как солдатами, приезжие астрономы составляли источник подсобного заработка. За установленное обычаем вознаграждение, пять рублей в месяц, — они прислуживали, приносили самовар и исполняли — конечно, не без выгоды для себя — мелкие поручения по покупкам. А их жены имели еще и монополию на стирку нашего белья.

Пожелав мне доброй ночи, Степан ушел.

Я лег в поджидавшую меня готовую постель, но долго не мог уснуть. Мешала и белизна ночи, столь непривычная для коренного южанина, свыкшегося с темным бархатом неба во все времена года, и волновали нахлынувшие впечатления. Как далек был этот пулковский прием от той сухости и отталкивания, которые я встречал до того в Одесской обсерватории, при своем стремлении заниматься наукой!

Первое светлое впечатление от Пулковской обсерватории сохранилось неизгладимым на всю жизнь. Много выявилось потом и теней в пулковской жизни; много доброго и злого пришлось и самому перенести за долгий свой век. Но и сейчас, на закате дней своих, я мыслю о Пулковской обсерватории как об уголке, где — я это знаю — всегда встречу к себе и дружбу, и внимание. Это — облагороженный наукой уголок!

Первые знакомства

Утром — стук в дверь.

— Войдите!

Молодой человек, высокого роста, с длинным, энергичным лицом.

— Ваш сосед по комнате, Покровский! Зовут меня Константином, а дальше — трудно! Вспомните: до-ре-ми… Доремидонтович!