По волнам жизни. Том 2

Тотчас телеграммами за подписями моей и Орлова, отправленными и в Харьков, и в Новочеркасск, мы настаивали на немедленном возвращении Фесенкова в Москву. Затем, зная, что заместителем народного комиссара, который должен утверждать доклад о нашем закрытии, является товарищ астронома К. Л. Баева, ставший коммунистом, — я отправился к Баеву и уговорил его немедленно пойти к своему приятелю и убедить его в том, что с моей высылкой всякая связь моя с обсерваторией прекращается и что в ней теперь все и вся — Фесенков. Поэтому нет основания на ней сводить счеты со мной. Вместе с тем я пустил в ход Костицына и все его влияние и связи.

Баев успешно справился с поручением. Ликвидация обсерватории была задержана, а с приездом Фесенкова этот вопрос вовсе был снят с очереди. В награду К. Л. Баев был зачислен платным сотрудником обсерватории.

По инициативе В. Г. Фесенкова организационный комитет вынес постановление о зачислении меня постоянным представителем за границей Астрофизической обсерватории. Эта неожиданная любезность мне некоторое время материально помогла за границей. В свою очередь я помогал из‐за границы обсерватории, действуя через представительство Наркомпроса в Берлине, посылкой в наше учреждение разной научной литературы и даже, насколько вспоминаю, и инструментов.

Вместе с тем я поднял в американских кругах вопрос о том, чтобы Астрофизической обсерватории помогли из научного фонда Рокфеллера на приобретение научного оборудования. После длительной переписки я получил от проф. Фроста ответ, что, если я желаю, он обратится с этим делом в фонд. Но он считает нужным предупредить меня о полной безнадежности такого дела, потому что все учреждения, возникшие при большевиках, как бы достойны сами по себе они ни были, в глазах американцев одиозны, и на них ничего ассигновано не будет. Конечно, мне пришлось от этого отказаться.

Уезжая, я запродал Астрофизической обсерватории свою астрономическую библиотеку, приблизительно из двух тысяч книг и брошюр, и коллекцию астрономических диапозитивов в несколько тысяч номеров. Позже, однако, я счел нужным отправить в обсерваторию два заявления, которые я считал отвечающими интересам данного момента для последней. В первом из заявлений я отказывался от уплаты за переданную библиотеку и диапозитивы и просил принять их в дар от меня. Во втором — я отказывался от содержания по должности представителя обсерватории за границей, не отказываясь продолжать делать для нее все, что буду в силах.

Комитет ответил, что библиотеку принимает в дар условно, выделив ее в особый отдел общей библиотеки, на тот случай, если она понадобится мне при возможном возвращении моем в Россию…

При Фесенкове

В течение почти года между Фесенковым и мною шла деятельная переписка. Очевидно, не предполагалось, чтобы я остался за границей до самой смерти, и считалось возможным, что я и возвращусь. Поэтому первое время я был в курсе дел.

Почти тотчас же Фесенков поднял вопрос о преобразовании учреждения: об обращении его в Государственный астрофизический институт. Смысл этой меры был прежде всего в том, чтобы порвать с прошлым, придать такой вид, будто Астрофизическая обсерватория была делом рук Стратонова, а теперь — Астрофизический институт — дело совсем другое. В целесообразности подобного шага сомнений не было, но я возражал в другом отношении: мне не хотелось ломать первоначального плана и отказываться от программы создания центрального института на юге с цепью филиалов до Владивостока. Институт же Фесенкова должен был бы считаться законченным созданием этого учреждения в Москве. Фесенков же считал, что при неимении теперь же, немедленно, надлежащих средств для создания крупной обсерватории в мировом масштабе, нужно от первоначального проекта отказаться и создать только небольшое учреждение, но уже как постоянное, а не находящееся в стадии организации.

Дело из моих рук вышло, осенью 1922 года было составлено новое положение об Астрофизическом институте, а в мае 1923 года оно было утверждено. При этом штат обсерватории, вместе с Ташкенской обсерваторией, был доведен до 45 человек.