По волнам жизни. Том 2

— Сидел я на вокзале, чай пил. Вдруг пришли, схватили меня. Ну, что же сделаешь, вы мне скажите? Взял свой чемодан, иду за комиссаром. Привели в участок милиции. «Жди здесь!» Ну, скажите вы мне, отчего и не подождать? Жду — час, другой. Нас собрали так человек десять. И все сидят себе на земле, ждут, что вот скоро позовут общественную работу делать. Но прошла половина дня, а мы, скажите вы мне, все сидим себе и сидим… Проходит комиссар. Я взмолился: «Либо дайте, товарищи, работу, либо отпустите меня!» — «Сиди, когда велят!» Ну что ж, таки опять и сел. Что вы себе думаете, прошло еще два часа, а мы все себе сидим. Я стал опять просить комиссара. Осерчал он: «Бери, буржуй, лейку; набери воды!» Отчего и не набрать, скажите вы мне? Набрал, принес. «Полей здесь землю, где я сижу!» Полил. Господину комиссару стало прохладнее. «Теперь убирайся к чертовой бабушке!» Ну, я забрал чемодан и ушел. Вы мне скажите, что же это?

Движение на Знаменке громадное. Поезда приходят и отходят почти непрерывно. Но все это — воинские поезда. На фронт с Врангелем, на польский фронт или обратно. Калейдоскопическая смена воинских частей. А товарных или пассажирских поездов вовсе не видно.

Подошел громадный воинский поезд и сразу стал центром внимания:

— Буденовцы! Буденовцы!

Вокзал и пути заполнили люди бесшабашного вида. Кто в черкеске и папахе, кто в суконном шлеме с громадной красной звездой, а кто в полуштатском костюме и в фуражке.

Громкие крики, пение. Буденовцы, очевидно, щеголяют разнузданностью. От других проезжавших воинских частей выделяются тем, что не подчиняются распоряжениям станционных властей.

Один буденовец что-то стащил у пассажира. Поднялся шум, подбежали два чекиста. Факт кражи налицо, чекисты арестовали вора.

Вышли на перрон. Пойманный заорал:

— Буде-нов-цы, выру-ча-ай!!

Как горох, вдруг посыпались из вагонов люди и понеслись на платформу. Громадная толпа с грозными криками и угрозами окружила «власть». Перетрусившие до смерти чекисты едва спаслись от расправы — как-то протискались в толпе и удрали, благо по форме их не отличишь.

На станции стало спокойнее, когда поезд с буденовцами отошел.

К вечеру вся знаменская публика собирается, точно на бульваре, на вокзальный перрон. И гуляет, гуляет… Немудрено, девицам занятно: все новые и новые волны кавалеров из проходящих воинских поездов. Парочки часто удаляются к леску.

Прибыл вагон с агитационным кинематографом. На станции натянули экран и стали показывать драму, в которой белогвардейские офицеры, в шикарных кителях и мундирах, в замшевых перчатках, совершают необыкновенные зверства над рабочими и крестьянами[188]. Но аппарат действует плохо, что-то в нем все портится, лента постоянно рвется, на экране — внезапно белое пятно.

Зрители негодующе шикают и свистят.

Веселье, шум понемногу утихают. Расходятся на покой.

Позже, к полуночи, гулял вдоль рельс, вижу, как из стоящих близ вокзала деревянных бараков, среди наступившей тьмы, люди в белом несут что-то длинное, завернутое в белое:

— Что это, товарищ?

— А холерные бараки! Мертвецов, которые за день умерли, ночью выносят.

Укладываюсь на деревянном диване в комендатуре. Спать почти невозможно. Всю ночь дежурные ходят по комнате, громко разговаривают. Жизнь здесь не замирает.

А к пяти часам утра приходят уборщики. Их раздражает, что кто-то посторонний лежит на диване. Прогнать не смеют — ведь начальство меня видит, значит, я с разрешения… А досадить хочется: толкают или передвигают мой диван, дергают стулья, разбрасывают вещи, шумят…

— Где вы были, профессор? А мы вас все ищем!

Какой милый, этот помощник начальника коменданта. Ну разве большевик был бы так любезен? Какой он большевик…

— Пришел экстренный поезд с помощником начальника Цупвосо (Центральное управление военных сообщений). Два вагона первого класса, а их — только несколько человек. Едут на Одессу. Вас, профессора, наверное, возьмут с собой. Ведь это все — инженеры старого времени! Попросите их.

— А не могли ли бы вы с ними поговорить?

— Нам неловко: начальство ведь это наше! Вы лучше сами поговорите. Наверно, устроитесь.

Подхожу к вагону. Внутрь не пускают, предлагают говорить в окно.

В окне величественная фигура инженера в военной форме.

Фигура прочитала мой мандат, вертит его в руках:

— Видите, собственно, у нас места нет!

— Да мне много места и не надо.

Фигура усмехнулась:

— Ну, положим, место у нас, конечно, есть… Но наша поездка секретная, постороннего взять нельзя.

— Благодарю вас!

Через полчаса экстренный поезд укатил.

Лекция

Уже двое суток сижу на Знаменке. Скучно, тоскливо тянется время.

Зашел в агитпункт (агитационный пункт). Он устроен в помещении третьего класса, с выходом на перрон. Установлены скамьи для слушателей, в стороне — ряд столов для читателей преподносимой им литературы. На эстраде — фортепьяно. Стены — в коммунистических плакатах. Над плакатами — портреты «вождей», разукрашенные красными флагами.

Пытался почитать — невозможно. Все та же агитационная требуха, подносимая служащим на станции, да солдатам многочисленных проезжающих эшелонов.

— Кто заведует пунктом?