По волнам жизни. Том 2

Через небольшое время после нашего выезда из Москвы, в Берлине, мы получили известие о смерти Д. Н. Анучина.

Б. К. Младзеевский

Красочной фигурой являлся профессор математики Болеслав Корнилиевич Младзеевский. Он уже был стар, математики поговаривали, что он поотстал от науки, но официально он являлся главой московских математиков. Теперь он вошел в наш университет со стороны «второго» университета, то есть высших женских курсов, и с ним пришла большая группа женщин математичек — злые языки называли эту группу «рощей бесплодных смоковниц», — которой Б. К. считал своим долгом всемерно покровительствовать.

Хороший, благородный был человек Б. К., — но страшно обидчивый, — гоноровый поляк. С ним трудно бывало и говорить: все время получалось впечатление, будто он выискивает в словах собеседника, на что бы ему обидеться. Помню один из примеров такой беспочвенной обиды.

Обсуждались в факультетской комиссии, из председателей всех предметных комиссий под моим председательством, новые правила по испытаниям для получения права преподавания в университете. Старики-профессора, между ними и Младзеевский, тянули к восстановлению старого порядка — магистерских экзаменов. Прогрессивная часть профессуры настаивала на упрощении формальностей до действительно необходимого, не уменьшая интенсивности самых требований. Сочувствуя второму мнению, я в своей речи, между прочим, провел сравнение с Китаем:

— Там держат экзамены до восьмидесятилетнего возраста, но научные дела Китая лучше не идут.

Младзеевский вдруг обиделся:

— Если здесь сравнивают порядок подготовки, практиковавшийся столько лет в московской университетской математической комиссии и давший столько блестящих математиков, с китайскими экзаменами, я не знаю, должен ли я оставаться на заседании.

— У вас, Болеслав Корнилиевич, нет никакого повода обижаться. Я говорил о прежней системе экзаменов вообще, но не специально об экзаменах в математической комиссии.

Младзеевский сел. Подумал-подумал, и с покрасневшим от гнева лицом вышел из залы.

Я его не удерживал, но за ним вышел Костицын и стал доказывать Младзеевскому, что у него не было никакого повода к обиде.

Должно быть, убедил, потому что, когда кончилось заседание, ко мне в кабинет пришел, в сущности — без всякого дела, Б. К. Младзеевский и несколькими минутами ничего не значившей беседы постарался загладить впечатление от своего выпада.

Когда он выступал на факультетском собрании, он так нервничал, что в его голосе слышались слезы, и этим он производил на более нервных членов собрания сильное впечатление. Об одном подобном случае говорилось на стр. 429.

Д. Ф. Егоров

Другой старейшина математиков проф. Дмитрий Федорович Егоров был весьма популярен и на факультете, и в университете вообще благодаря своему уму, такту и находчивости. И на факультетских заседаниях, и в университетском совете к его спокойному по внешности и строго логическому по содержанию слову — очень прислушивались. В последующем будет рассказано, как его спокойное по виду выступление, во время университетской забастовки, успокоило общее бурное негодование против проф. А. К. Тимирязева, едва не вызвавшего против себя насилия.

Но это спокойствие было чисто внешним. На самом деле Д. Ф. был очень нервным, и это иногда у него прорывалось. Помню единственный случай коллизии со мной. Я читал лекции по астрономии в аудитории, где был фонарь для демонстрации картин. Егорову же фонаря нужно не было, и он мог читать в любой аудитории, в частности — в называвшейся математической. Но как-то произошло, что Егоров читал именно в моей аудитории, и притом не только в назначенное ему время, но перешел далеко в мой час. Я со слушателями ждал в коридоре у дверей. По весьма объяснимому нетерпению студенты слишком часто заглядывали в дверь посмотреть, кончается ли лекция Егорова? Это вывело его из себя: Д. Ф. резко оборвал лекцию, сердито хлопнул передо мною дверью и ушел.

Вообще же он был исключительно самолюбивый и обидчивый, и коллеги в этом отношении его очень боялись.

В дальнейшем будет рассказано о случае, когда его почти насилием заставили принять на себя председательствование в контрреволюционной профессорской комиссии и что из этого вышло.

На улицах, в районе Большой и Малой Молчановок, часто можно было встретить сутулого, невысокого роста, с седой бородой, вдумчивого, со взглядом, точно его только что огорчили, Дмитрия Федоровича. Он обыкновенно гулял с двумя большими собаками на цепочках. Говорили близкие к нему, что он в эту пору переживал внутреннюю религиозную драму.

Д. Ф. Егоров считался консерватором, и он подвергался преследованиям со стороны власти. Уже за границей я слышал, что он подвергся крупным неприятностям на политической почве. Почему-то он вдруг оказался, вместо Москвы, в Казани[236], где вскоре и скончался.

Л. К. Лахтин и Н. Н. Лузин

Из плеяды московских математиков вспоминаются еще два имени.