По волнам жизни. Том 2

Шацкому было поручено создать и повести первый рабочий факультет[230] — сокращенно, рабфак, — которому было присвоено имя М. Н. Покровского и который таким образом попал под особое покровительство Наркомпроса[231]. Затем по этому образцу рабфаки стали возникать повсюду, и при мне число их, насколько вспоминаю, превзошло сотню. Разумеется, план несколькомесячного обучения был впоследствии расширен.

В действительности, благодаря щедрым ассигнованиям — не только на учебные нужды, но и на питание и другие потребности рабфаковцев, — этот факультет приобрел в университете привилегированное, даже командующее положение. Расположился он в «новом» помещении университета, аудитории которого были предоставлены до того математическому отделению нашего факультета, и отсюда возник целый ряд недоразумений и пререканий, победителем в которых неизменно оказывался рабочий факультет. О плане Шацкого поместиться на площадках и коридорах никто и не вспоминал. Площадки и коридоры действительно рабфаковцами занимались, но только для устройства на них своих буфетов и т. п., но отнюдь не для занятий.

Для своих же научных надобностей рабфаковцы силою захватывали понравившиеся им аудитории, конечно, лучшие, — не считаясь ни со своей фактической в них потребностью, ни с тем, что таким произволом нарушалось — а иногда делалось и вовсе невозможным — правильное преподавание на основном факультете.

Участвуя весной 1922 года в делегации, призванной на заседание в Кремле советского Олимпа (см. следующую главу), когда в Большом Совнаркоме профессуре было поставлено в упрек то, будто бы она противодействует рабочему факультету, я привел несколько фактов, свидетельствующих о хулиганском самоуправстве рабфаковцев. Рассказал, например, как семидесятипятилетнему профессору физики Василию Федоровичу Давыдовскому приходилось бегать с Моховой на Девичье Поле для продолжения лекций, потому что его аудитории, без достаточной в них нужды, были захвачены малочисленными группами рабфаковцев, а также о том, что даже у меня, декана факультета, рабфаковцы отнимали аудитории, вследствие чего я должен был неоднократно их менять, а затем, в 1921 году, должен был по этой причине раньше времени прекратить курс, потому что, благодаря переменам места и времени, растерял своих слушателей.

Мой рассказ произвел впечатление, и присутствующий здесь же М. Н. Покровский увидел себя вынужденным ответить:

— Конечно, приводимые профессором Стратоновым случаи являются озорством. Жалею, что я не знал об этом раньше.

О происходящих недоразумениях он, конечно, знал, потому что рабочий факультет постоянно обращался к нему за покровительством.

Когда рабфаковцы вступали в число студентов, они вообще сливались с общей массой. Весной 1922 года Наркомпрос потребовал от меня заключения о том, какова успешность рабфаковцев по сравнению с успешностью остальных студентов. Ни одна из «предметных комиссий» не могла дать заключения: рабфаковцы старались не быть заметными.

Предметные комиссии

Эти комиссии были введены в действие в 1918–1919 академическом году. Они имели и положительные, и отрицательные стороны. К первым относится то, что, составляя общее собрание всех преподавателей по каждому преподаваемому предмету, они давали возможность некоторым, вполне того достойным, научным деятелям, но являвшимся формально только преподавателями, а не полноправными профессорами, участвовать в постановке преподавания и в распределении читаемых лекций между личным составом комиссии. Это устраняло нарекания на чрезмерную зависимость постановки преподавания данного предмета от личности и взглядов профессора, заведующего кафедрой, что иногда могло вносить струю научной затхлости в дело. Это смягчало также некоторый антагонизм и обиду, с одной стороны, на неполноправность между молодым преподавательским составом: приват-доцентами, лаборантами, прозекторами, ассистентами и пр. — и ответственным руководителем кафедры.

Но, с другой стороны, как быстро показал опыт, маятник качнулся в другую сторону. Вопросы по постановке преподавания разрешались теперь простым большинством голосов, независимо от опыта и знаний. Конечно, бывало, что опыт и научный авторитет пересиливали, но это было скорее исключением, чем правилом.

Отрицательным фактором являлась и замкнутость предметных комиссий. Развивалась кружковщина. Продвижение ныне определялось простой очередью и только изредка личными научными достоинствами. Приток талантливых сил извне исключался: давали ход своим, ибо они — «свои», и продвижение шло по общей линии.

По всем этим причинам молодой преподавательский персонал более мирился с новым режимом в Московском университете, чем их пожилые коллеги.

В дальнейшем предметные комиссии были поставлены при реформе 1922 года в основу нового университетского строя. Этому предшествовали горячие дебаты в так называемой комиссии Луначарского, о которой будет идти речь дальше. Выборные представители высших учебных заведений все были против предметных комиссий.

— Почему вы против них? — удивлялся Луначарский.