По волнам жизни. Том 2

Распущенность солдатни была уже абсолютная. На улицах кое-где торчали, сиротливо смотря вверх, брошенные здесь орудия тяжелой артиллерии. Они завязли в грязи, которая затем замерзла. Кое-где, также в замерзшей грязи, орудийные тракторы. Все портилось — и никому до этого дела не было.

Мы собрались к вечернему поезду. Нас провожало небольшое число служащих, между ними несколько — вспоминаю это с особым чувством удовлетворения — наших солдат. Они очень помогли солдатской формой в последние минуты.

Нелегко было добраться до вокзала. Пришлось ехать осторожно глухими переулками, чтобы не попасть под пули. В этот морозный вечер стрельба шла непрерывная, как будто происходило настоящее сражение.

Комнаты вокзала были переполнены вооруженными солдатами. Сидели, пили, бранились… Один, спьяна, выстрелом в стену разрядил ружье, переполошив пассажиров. Накурено, грязь, наплевано.

Кое-как, с помощью солдат, удалось втиснуться в поезд. Один из наших солдат, Василий Хохлов, поехал нас провожать в самую Москву. Стерлось различие между управляющим банком и солдатом охраны, — он ехал как бы в роли члена семьи; много он нам помог и в дороге, и при высадке в Москве. Принять от меня вознаграждение деньгами Хохлов отказался. Мы ограничились обменом рукопожатиями.

Еще в течение нескольких лет нас в Москве навещали приезжавшие банковые служащие. В голодные 1918–1919 годы они иногда привозили лакомство — каравай хлеба. Иные уже меняли фронт. Первым между ними оказался Пекарский, перешедший на службу к большевикам в центр.

Ржевское и Двинское отделения стали, как и другие учреждения, жертвами большевицких финансовых экспериментов. При них для меня все равно неустранимо наступила бы катастрофа, — был только вопрос времени.

ПОД БОЛЬШЕВИЦКИМ ИГОМ

1. В «революционной» Москве

Во власти мальчишек

В марте 1918 года прибыли мы с семьей из Ржева в Москву, — на Александровский вокзал.

В потоке хлынувшей из поезда солдатни, среди которой редкими пятнами выделялись «вольные», — наши носильщики понесли багаж. Его было немало, — переселялась семья из четырех взрослых.

У выхода с перрона на вокзал — контроль. Кучка молоденьких солдат роется в наших вещах. Чего они, собственно, ищут? По-видимому, съестных припасов. Но их как раз у нас и не было.

Сую «старшему» пятьдесят рублей. Действие магическое:

— Идите!

Носильщики несут багаж дальше. Но в пассажирском зале — новая застава:

— Стой! Открывай вещи.

Опять кучка солдат-мальчишек.

— Товарищи! Да ведь нас только что осмотрели.

— Не разговаривать! Скорей открывайте.

Бегу назад на перрон, разыскиваю старшего, который получил мзду:

— Товарищ, да что же это такое? Только что вы обыскивали, а теперь они…

«Товарищ» помялся…

— Ну, хорошо! Сейчас устрою.

Идем с ним ко второму контролю. О чем-то шепчутся, в чем-то мой протектор[49] убеждает.

— Проходите!

Слава богу! Тороплю носильщиков. Выходим на площадь. Спешно грузим багаж на двое саней.

Новая кучка мальчишек — красногвардейцев солдат:

— Раскрывайте вещи! Осматривать будем.

— Товарищ, да нас на вокзале уже два раза осматривали!

— Раскрывайте! А не то все вещи вытряхнем из сундуков на площадь.

— У нас, товарищи, ничего нет запрещенного!

— А зачем так много вещей? Вы — спекулянты!

— Какие там спекулянты! Просто переезжаем целой семьей — на службу в Москву. Как же у большой семьи не быть вещам? Сами, небось, понимаете!

Мальчишка замялся.

— А вы кто такие будете?

— Кооперативный служащий! Да и везу не только свои, но и вещи кооперативного союза.

— А мандат есть?

По какому-то счастливому наитию я попросил во Ржевском союзе кредитных товариществ удостоверение о том, что я — представитель союза в Москве, куда и переезжаю на службу, и что я имею при себе, кроме своего личного, еще и имущество, принадлежащее союзу. Кооперативный союз просит советские власти не делать мне затруднений.

Этот мандат и даю мальчишкам. Уткнулись носами, разбираются…

Удовлетворились:

— Поезжай!

Поехали — и еще как. Вовсю гнали извозчиков… Как бы на вокзальной площади еще где-нибудь не задержали с обыском.

Из опасной зоны выскользнули благополучно.

Дорога от мартовского тепла разбухла. На улицах снежные косогоры обратились в полужидкое месиво. Грязна уже стала Москва, — снег с улиц более не свозили; в порядке их содержать, по случаю революции, перестали.

Брызги из-под саней грязными комьями летят на одежду прохожих. Они провожают нас ругательствами.

На Воздвиженке, близ громадного дома «офицерского магазина»[50], на снегу, у тротуара, — кровавые пятна.

— Бомбу вчерась здесь взорвали! — объясняет извозчик. — Кровь-то не прибрали еще…

У «буржуя»

Поселились временно мы на Арбатской площади, на углу Воздвиженки, в трехэтажном угловом доме, № 18. Здесь помещалась частная музыкальная школа, содержимая Виктором Александровичем Селивановым. Его семья была сейчас вне Москвы, и В. А. сдавал внаймы три меблированные комнаты.