По волнам жизни. Том 2

Неподалеку от нас, на Арбатской площади, точнее на углу Малого Кисловского и Калашного переулков, был недостроенный пятиэтажный дом Титова. Помнится, что постройка была приостановлена несколько лет назад, так как в домовой стене образовалась трещина. Здесь, однако, хранилось несколько тысяч кирпича. По вечерам мы с сыном приходили сюда, уносили в портфеле или газетной бумаге по 1–2 кирпича. У нас было так много соучастников преступления, что кучи растаяли с большой быстротой.

Спрос на железные печурки был громадный, и их не успевали заготовлять. Приходилось записываться на очередь через кооперативы или учреждения, заказывавшие их для своих сотрудников. Мало-помалу типы печурок совершенствовались. Выработана была, например, миниатюрная печурка «Пчелка», для быстрого нагревания. На юге в ходу была печка «буржуйка». Под конец железные печурки насытили Москву и даже появились на рынке.

Однако многие от них уже стали отказываться. Их стали заменять кирпичными печками, устанавливаемыми почти в каждой комнате. Можно себе представить, как выиграли комнаты, когда на паркетных полах повоздвигали такие сооружения. Но с красотой теперь никто не считался.

Мучительной и неприятной работой была периодическая, через 2–4 недели, чистка всех железных труб дымоходов. Все же к пользованию такими упрощенными печками в Москве под конец приспособились, и смотрели на это, как на дело почти нормальное.

Добывание дров

Тем не менее и такое отопление требовало дров, а их не было. Начались организованные хозяйственные заготовки дров, и они продолжались в течение нескольких лет. Организации составлялись частью из жильцов одного и того же дома, частью из служащих в общем учреждении. Партии этих невольных дровосеков выезжали заготовлять дрова в лесах, окружающих Москву. Для таких организаций отводились лесные площади в тридцативерстной полосе от города. Для коммунистических же аналогичных партий площади отводились в семиверстной полосе от Москвы.

Таким способом дрова действительно стали заготовляться. По удостоверении в этом со стороны топливного учреждения (разные Москвотопы[75] и т. п.) заготовителям выдавалось соответственное количество дров с московских вокзалов или привокзальных складов. Позже стали даже разрешать личный труд по вырубке дров заменять наемным.

И вот, когда дрова бывали доставлены на дом, наступал настоящий праздник. Преподаватель университета, химик Пшеборовский мне говорил:

— Раздобыл я дров, и мы с женой устроили себе праздник. Так натопили, что дошло до 28 градусов… В таком блаженстве мы просидели несколько часов.

Нелегко бывало, однако, доставить дрова со склада на дом. Возчики к чужому добру относились равнодушно и не протестовали, когда на возы набрасывались и мальчишки, и взрослые, хватая с них по несколько полен. А то иной раз возчики и сами по пути продавали часть дров.

Воровали дрова и из дворов, и из учреждений, и друг у друга. Естественно, что дрова попали на роль драгоценности, и их стали хранить в квартирах. В больших залах, на паркетах часто устанавливались штабели дров. А отсюда — только шаг до колки и рубки дров в квартирах. Гулкие удары колуна раздавались по многоэтажным домам, сотрясая потолки, заставляя срываться картины и лампы со стен. С этим злом боролись, но борьба была трудна.

Вообще, воровство проявлялось во всем. В прежнее время наш дом отоплялся каменным углем из Донецкого бассейна. Но угля там стало добываться меньше, а довезти его в открытом вагоне до Москвы было трудно: наши вагоны разворовывались в пути.

В 1921 году, благодаря приписке нашего дома к Союзу научных работников[76], мы получили отпущенный союзу торф и притом в количестве, позволившем восстановить центральное отопление. Но охранить запасы торфа от хищения представилось невозможным. Его воровали и приставленные для охраны торфа сторожа, и соседи, и даже сами жильцы, в интересах которых он был приобретен.

Разрушение домов

Топлива для Москвы все же получалось недостаточно, а потому возникла опасность для городских насаждений. Московские бульвары, впрочем, уцелели, а вот в городских дворах и садах при домах опустошения были порядочные, деревья поисчезали кое-где.

Тяжелое впечатление в этом отношении производила Одесса: на некоторых улицах оказались вырубленными деревья, дававшие на тротуарах тень. Еще заметнее было для глаза исчезновение знаменитой эстакады в порту; ее теперь разобрали на топливо.

В Москве и в других больших городах в борьбе за тепло пошли по линии наименьшего сопротивления: стали разбирать деревянные дома и заборы.

Когда я в первый раз увидал, как разбирают дом на топливо, впечатление было очень тяжелое. Потом глаз привык. Но все же картина, особенно на окраинах города, — все увеличивающегося числа мусорных куч — остатков разобранных деревянных домов, из которых извлекалось все, что могло гореть, — еще в течение долгого срока резала глаз.