Тем временем стал я подбирать в среде профессуры состав будущих лекторов для того, чтобы было что показать при дальнейших разговорах. Почти все, кому я предложил участвовать, охотно согласились; отказались только двое: зоолог А. Н. Северцев и геолог А. П. Павлов. Всего было подобрано двенадцать лекторов, из которых в моей памяти сейчас сохранилось лишь одиннадцать, а именно: В. К. Аркадьев — физика, А. А. Борзов — география, Н. А. Димо — агрономия, В. А. Корчагин — физика, Л. И. Курсанов — ботаника, К. И. Мейер — ботаника, М. М. Новиков — зоология, М. И. Прозин — химия, А. Н. Реформатский — химия, А. К. Тимирязев — физика и я — астрономия. Мы составили перечень предлагаемых лекций и их краткое содержание.
Вскоре Снесарев уведомил меня, что мысль моя встретила в верхах Красной армии, в частности у Троцкого, сочувствие, и что меня просят переговорить о дальнейшем непосредственно с начальником штаба Красной армии Раттелем.
Осенним вечером отправляюсь я в штаб армии, который помещался тогда в районе Малой Никитской, не то в Георгиевском, не то в Гранатном переулке[111]
, в реквизированном особняке. Здание — слишком скромное для учреждения со столь крупной задачей.В приемной — несколько типов рабоче-коммунистического вида… Ходят взад и вперед какие-то молодые люди в форме, по-видимому, долженствующей быть военной, но все же как-то странно режущей глаз… Очевидно, это «командиры»[112]
новейшей советской формации. Получилось яркое впечатление, что начальник штаба находится под неусыпным наблюдением и контролем этой коммунистической компании и что контролируется даже доступ к нему приходящих лиц. И удивиться только можно было тому, что бывший генерал Генерального штаба Раттель пошел на служение большевикам в подобной оскорбительной для его достоинства обстановке.«Адъютант» пошел с моей карточкой в кабинет, и меня тотчас же пригласили. Раттель сидел в углу большой, хорошо меблированной комнаты, окруженный разными телефонами. Небольшого роста, он выглядел как будто чем-то сконфуженным, и не имел ни в какой мере того самонадеянно-напыщенного вида, каким выделялись генералы Генерального штаба минувшего времени.
Наша беседа не была длинной. Раттель подтвердил, что верховное начальство Красной армии отнеслось сочувственно к данному делу. Он просмотрел и одобрил список предлагаемых мною лекторов и лекций, однако дальнейшее дело от себя отстранил, указав, что о подробностях я должен переговорить в Политическом управлении Красной армии, сокращенно в ПУРе, во главе которого стоит Х. Г. Раковский, так как именно это учреждение ведает культурной работой в Красной армии.
Это управление тогда помещалось на Страстном бульваре, в громадном реквизированном доме. Он кишел разными своими отделениями. Как и подобало советскому военному учреждению, дом был переполнен женщинами, по виду — почти исключительно еврейками.
Прихожу в кабинет тогда еще мало заставлявшего о себе говорить Х. Г. Раковского, будущего видного советского дипломата, в настоящее время состоящего в оппозиции, а потому и пребывающего где-то в ссылке, в Сибири.
За письменным столом восседал высокий, плотный мужчина, с правильными чертами лица, весь бритый, точно американец. Он выглядел совсем иначе, чем остальные советские сановники. Был в черном сертуке, вежливо встал при моем приходе, вежливо говорил, одним словом — выглядел европейцем.
— Ваша мысль встретила полное сочувствие в Реввоенсовете. И я думаю даже, что вам не следует ограничиться прочтением нескольких намеченных вами лекций, но следует это дело перманентизировать. Как вы на это смотрите?
— Мы бы ничего не имели против перманене…
С непривычки это слово я сразу не выговорил. Раковский усмехнулся.
— Перманентизации.
— Отлично! Тогда, профессор, обратитесь, пожалуйста, в военный комиссариат Москвы, на Варварке, у Боярского Двора. Там вы договоритесь обо всех подробностях.
Этот комиссариат был еще в пределах Китай-города. Громадная постройка, в виде буквы «П», с мощеным двором, была полна народом. Там сосредоточивалось управление всеми военными делами столицы. По обычаю, — много было женщин.
Нахожу нужное мне отделение. Здесь пришлось уговариваться с целым конклавом из состава просветительного отдела комиссариата. В принципе быстро сговорились, но возникло затруднение из‐за моего требования о расплате за лекции продуктами в натуре.
— У нас, — говорят, — своих продовольственных запасов нет. Получился бы курьез: мы должны были бы покупать за деньги продукты на рынке и выдавать их вам, профессорам.
— Что же вы можете, со своей стороны, предложить?
— Мы зачислим всех профессоров на довольствие в красноармейские части на военный паек, полагающийся каждому красноармейцу. Их будут вам выдавать на руки. А сверх того будем платить за каждую лекцию по две тысячи рублей.
Две тысячи рублей — это все равно, что ничего. А вот солдатский паек — дело иное. Я согласился.