По высочайшему велению

Он уже собирался вывалиться из спальни, изображая пьяного, чтоб все-таки помешать беседе, но тут где-то в глубине квартиры загромыхало, и Померанцев, прервав начавшего было откровенничать собеседника, вышел. Вот он, шанс! Только тихо. Припав к замочной скважине глазом, Матвей увидел, как в соседней комнате, запрокинув голову, жадно пьет из горлышка шампанское Мазуров. Быстро открыв двери и в два шага преодолев разделяющее их расстояние, Матвей резко ребром левой ладони врезал по кадыку пьющего, правой перехватив выпавшую из его рук бутылку. Мазуров поперхнулся вином и захрипел, а Лобов с силой приложил его сверху по макушке донышком. Алексей обмяк на тонконогой софе, а Матвей отшвырнул не разбившуюся бутыль и кинулся к окну. Чертовы окна были просто громадными, чтоб открыть раму, пришлось лезть на подоконник. Наконец, справившись с ручкой, он спрыгнул вниз, вернулся к Мазурову, подтащил того к окну и усадил прямо в проем спиной к улице. Но то ли удар по темени был недостаточно сильным, то ли ворвавшийся снаружи предгрозовой воздух освежил контуженого, тот вдруг открыл глаза и уставился на Матвея. Лобов с силой рванул его за ноги вверх, выталкивая из окна, но Мазуров в отчаянной борьбе за жизнь успел ухватиться за серебряную пуговицу псевдостуденческого мундира своего убийцы. Жизнь она ему, конечно, не спасла, но судьбу Матвея существенно осложнила, ибо в недолгий полет отправилась крепко зажатой в кулаке Мазурова. Следовало любой ценой извлечь ее из рук покойного, однако, судя по шуму в прихожей, путь на улицу был пока закрыт. Пришлось быстро вернуться в спальню. Он даже глотнул на всякий случай из спасительной фляжки, но Померанцев, вернувшись в кабинет, среагировал на свисток дворника, выглянул в окно и тут же помчался вниз. Покидать квартиру теперь было опаснее, чем оставаться в ней, поэтому Матвей отправился бродить по комнатам. Там еще продолжалось веселье, никто не подозревал о том, что случилось что-то нехорошее, в каминной даже читали стихи. Когда все-таки неприятная весть дошла до гостей, Матвей воспользовался их массовым бегством и покинул злосчастную квартиру, так и не узнав судьбу своей пуговицы.

И вот теперь, получив от господина фон Коттена новую порцию ругательств и угроз, Матвей вынужден был прятаться в одной из каморок, которые он специально снимал в разных районах Питера, ночуя там по разу-другому в месяц. Даже домой не разрешили заехать переодеться. Его словесный портрет знал каждый городовой, не помогли и наклеенные усики, так что жизнь его была кончена. Он свернулся калачиком и уткнулся лбом в стенку.

Часы в кармане отзвонили семь, а спустя минут пять в дверь постучали – судя по всему, Лизавета принесла входящий в квартплату дрянной ужин.

– Поди прочь, я не голодный, – крикнул, не оборачиваясь, Матвей и для вящей убедительности запустил в сторону двери тощей подушкой.

Тем не менее дверь скрипнула, отворяясь, и осторожные шаги зашуршали по половицам.

– Уйди, постылая, без тебя тошно, – приподнялся вполоборота страдалец, но все, что он увидел, была стремительно приближающаяся к его лицу та самая брошенная им же подушка. Сильные руки прижали Матвея к кровати, а в грудь уперлось тяжелое колено. Он попытался укусить сквозь подушку держащую ее руку, отчаянно замолотил по нападавшему кулаками, но тот совершенно не реагировал на эти удары. Уже теряя силы, Матвей вцепился в чужие волосатые руки, отчаянно царапая их, пытаясь отнять от подушки, но убийца и тут не ослабил натиск. Последнее, что промелькнуло в голове умирающего Матвея Лобова, – лица родителей, которых он не помнил. Он был почему-то уверен, что это именно они. Отец смотрел грустно, почти не моргая васильковыми глазами, а мама улыбалась, махала ему рукой и звала давно забытым именем: «Лева, Левушка, мой Лев…»

* * *

К воскресной службе Александр Павлович не ходил с тех пор, как вышел из-под родительской опеки, ибо считал себя человеком просвещенным и современным и потому в помощи высших сил не нуждающимся. Однако привычка просыпаться рано даже в неприсутственные дни сохранилась за ним с детства. Вот и сегодня, несмотря на законный выходной день, к которому, по счастью и по всегдашней жизненной иронии, присоседился еще и большой церковный праздник, он встал по будильнику ровно в семь, проделал все свои ежедневные утренние экзерсисы и уже было готовился завтракать, как покойное солнечное утро прорезал резкий треск дверного звонка. На пороге стоял Владимир Гаврилович Филиппов.

– Едемте, Александр Павлович! Нашелся наш «студент»!

– Я так понимаю, – удивленно ответствовал Свиридов, – что разговаривать при этом все равно не с кем?

– Рад был бы опровергнуть вашу проницательность, но – увы. Собирайтесь, а я покамест изложу все известные мне обстоятельства.

Пока помощник спешно одевался, Владимир Гаврилович быстро пересказывал доклад дежурного: