По высочайшему велению

– Дык Богровы, а то кто ж. Дед по молодости еще к раввину ходил, все знают, но покрестился в зрелости. Только навряд заради веры – заради выгоды все.

– Ясно, – кивнул Спиридович. – У него кто был?

– С утра никого, и то ведь, все приличные люди-то в церкви, на службе. А после полудня дама заходила, час с четвертью провела. По виду – из приличных. Пришла с девкой, сама поднялась, а девку на базар отправила.

– Почему решил, что дама к нему приходила?

– Так я ее в окне видал, шторы она задвигала.

– Что еще?

– К вечеру тот конопатый заходил, про которого вы говорили, в самом начале восьмого. Они в Ботаническом саду на лавке с полчаса посидели, после конопатый Богрова до дома проводил, а сам ушел через площадь. Ну вот с тех пор Богров так и не выходил, а в девять уж свет погасил. Я еще полчаса подождал, не соберется ли куда, – и к вам.

– Ты вот что, Анищенко. Завтра, ежели эта дама сызнова явится, пошли ко мне сюда какого-нибудь мальца с запиской. Если не успею до ее ухода или не застанет он меня – ступай за ней. Надо бы выяснить сию личность.

Усатый кивнул, напялил картуз с треснутым лаковым козырьком и вышел, не тратя времени на прощания.

Спиридович специально дал Богрову день на то, чтоб тот свыкся с узнанным, а заодно хотел понаблюдать за его реакцией. Но пока все выходило не совсем понятно. В бега он не бросился, да и привычкам своим, судя по амурам, особо не изменил. Из картины также выбивался рыжий господин, вернее, скорее всего, «товарищ», с которым Богров поделился содержанием разговора, коему должно было оставаться тайным. И явно планировал это продолжать. Что ж, так выходило даже еще авантажней.

Александр Иванович поднял было трубку телефона, но, посмотрев на часы, опустил ее обратно на рычаги, так и не крутанув ручку. Стрелки показывали четверть одиннадцатого, в выездных условиях время еще присутственное, пожалуй, стоит доложить лично. Покинув номер и пройдя по коридору, Спиридович вошел в соседние апартаменты, кивнул поднявшемуся из-за секретарского стола адъютанту, коротко постучал в резную дверь, не дожидаясь ответа, просунул голову за створку и спросил:

– Павел Григорьевич, позвольте?

* * *

Александра Ивановна Кулябко, в далеком безоблачном девичестве Сашенька Спиридович, радушно улыбалась встречным прохожим, беззаботно подставляла милое, сохранившее юную свежесть лицо пока еще ласковому августовскому солнцу, неся кружевной летний зонтик сложенным. Она не боялась веснушек: во-первых, солнце уже не было таким коварным, как в мае, а во-вторых, даже весеннее светило не могло причинить прелестному белому личику никаких изъянов. Эта странная особенность – огненно-рыжая грива при полном отсутствии кожной пигментации – воспринималась ею как нечто совершенно обыкновенное, дарованное природой просто за то, что она – Сашенька – родилась на свет. Она с самого момента собственного осознания не подвергала сомнению тот факт, что весь окружающий мир живет одной лишь целью: сделать ее счастливой. Родители Сашу баловали, брат просто обожал, наставники были крайне добры и снисходительны (а как иначе, коль они полностью зависели от ее настроения). Даже к будущему супругу, которого она впервые увидела, собственно, тогда, когда он приехал просить у отца ее руки, Саша отнеслась как к родительскому преемнику, на которого отныне перекладывается обязанность делать ее жизнь солнечной и счастливой.

Мужа она уважала, но никогда не любила, да, по правде говоря, и не верила, что любовь бывает. Нет, не так. Любовь, само собой, есть – ее ведь любили и папа, и мама, и Саша, и Николай. И она тоже себя любила – как же можно себя не любить? Но коль ты уже любишь себя, зачем любить кого-то еще? Да и возможно ли это? Как так получалось у людей, любивших ее саму, – желания разбираться в столь сложном вопросе в Сашиной головке не возникало.

Еще будучи в возрасте пубертатном, зачитываясь романами, довольно неосмотрительно рекомендованными ей француженкой-гувернанткой для языковой практики и сулившими им обеим, несомненно, огромные неприятности, если б эти книги обнаружили родители, она узнала, что то постыдное, но неотвратимое в замужестве занятие, приводящее к появлению детей, может быть весьма приятным, да и дети – следствие вовсе не неизбежное. Правда, в романах-то близость телесная неразрывно следовала с духовной, но данный факт в ее памяти как-то не удержался.

Супружество принесло детей, и их Саша обожала – ну так они же часть ее, плоть от плоти, так что это обожание было вполне объяснимо и картины мира не нарушало. А вот описанное в романах блаженство от процесса, предшествующего деторождению, где-то задерживалось. Сначала Сашенька взгрустнула, и даже впервые возникла у нее мысль, что мир устроен как-то иначе, не лишь ради ее счастья. Попробовала поговорить с мужем, но бравый Николай залился густой краской – и разговор не сложился.