По высочайшему велению

Александр Павлович в одиночестве сидел в купе первого класса, глядя на сдвинутые занавески и напряженно дожидаясь момента, когда последний раз свистнет паровоз и поезд, плавно дернувшись, начнет медленное движение. Широкие плечи пассажира, обычно гордо расправленные, в этот раз были скорбно опущены, словно намокшие крылья не успевшей спрятаться от внезапно налетевшей грозы степной птицы. Столыпин ранен, возможно, смертельно. Значит, Богров проявил собственную волю, и мотивы его уже не важны. Или тут была воля не Богрова? Теперь судьба премьера всецело зависела от умелости врачей и божьего к нему расположения. Свиридову же предстояло решить, как распорядиться судьбой собственной.

С перрона раздались два голоса: один сердитый и требовательный, второй мягкий, с заискивающими интонациями.

– Что ты мне тут объясняешь, подлец! Загружай немедля багаж! – кричал обладатель первого голоса, горячась все сильнее.

– Так я же говорю, сударь, у вас билет в восьмой вагон, а этот пятый, вы уж пройдите дальше, – жалобно блеял в ответ второй.

– Да ты разве не видишь, болван, что носильщик уже все выгрузил и сбежал, негодяй! Что ж ты нам прикажешь, самим чемоданы тащить или за новым носильщиком по вокзалу бегать? Уж поезд сейчас тронется!

Александр Павлович осторожно отогнул край занавески. Прямо напротив его окна над кучей чемоданов ссорились невысокий господин в штатском и проводник в форменной тужурке. Грозного пассажира взяла под руку стоящая рядом милая дама в летнем кружевном платье с накидкой и в белой шляпке, судя по всему супруга, и что-то зашептала ему на ухо, одновременно гладя смутьяна свободной рукой по плечу. Тот стих, молча вытащил портмоне и неловко протянул проводнику рубль. Александр Павлович отпустил занавеску – понятно, что конфликт будет улажен в пользу пассажира. Видимо, предприимчивый господин, имея на руках билет второго класса, решил прокатиться в первом. Все в России так, за барашка в бумажке любые двери отворяются. Ну, почти любые.

Поезд наконец тронулся. Свиридов взглянул на часы, с удивлением отметив, что задержки не случилось. Хотя чему удивляться? Злоумышленник схвачен на месте, с чего бы расстраивать ни в чем не повинных пассажиров? Хотя последних-то как раз набралось не очень много, во всем 16-местном ковровском вагоне до появления скандалиста с супругой был лишь Александр Павлович, вот и в купе он оказался один. Да и на перроне было крайне малолюдно. Никто не поспешил покидать Киев – еще бы, теперь в городе стало еще интереснее, кровь для человеков что мед для мух. Он окончательно отдернул ближнюю занавеску. За окном, совершенно соответствуя эмоциональному настрою Александра Павловича, торжественно и неспешно проплывало кладбище. Мысли снова вернулись к Богрову и Спиридовичу. Достав из портфеля свою зеленую книжечку, он несколько минут увлеченно писал, то что-то перечеркивая карандашом, то с нажимом обводя. Закончив, Свиридов взял папиросы, дернул раму, но она не поддалась. Чертыхнувшись (очень уж не хотелось ему покидать запертое купе), он засунул блокнот в щель между стенкой вагона и диваном и все-таки вышел в коридор. Ухватив за рукав пробегающего мимо проводника, спросил:

– Сколько стоим в Нежине?

– Полчаса с четвертью.

– Окно заклинило. Я в тамбуре покурю.

– Само собой, только вы уж дверку прикройте, как на мост въедем, – не положено.

Из Нежина надо послать телеграмму Филиппову. Повиниться во всем перед добрейшим Владимиром Гавриловичем, авось простит блудного помощника. Ведь не из корысти – из патриотических побуждений. К тому же хорошо бы пересказать пришедшие сейчас в купе соображения. А потом к господину полковнику, пусть отпускает Михаил Фридрихович, нет больше сил надвое рваться.

В тамбуре закурил, распахнул дверь, уперся плечом в поручень и продолжил размышлять. Нет, пожалуй, не нужно никакой телеграммы, что в ней объяснишь? Сразу по приезде – к Филиппову. В личной беседе объясниться будет проще, да и на вопросы – а они непременно возникнут – лучше ответить самому и сразу, на месте, а не доверяя это дело дедукции Владимира Гавриловича. Вообразит бог весть что, переубедить окажется сложнее. А потом уж к фон Коттену. Отпустит господин полковник, никуда не денется – на кой черт ему проваленный агент? А может, еще и не придется ни виниться, ни отпрашиваться – пока не ясно, чем все дело со Столыпиным закончится, а ехать до Петербурга долго.

Поезд ускорял ход, подбираясь к Днепру, проносясь мимо копошащихся в огородах жителей. Те, заслышав стук колес, разгибали спины, снимали шапки и снова гнулись, кланяясь невидимым пассажирам. Не успев подивиться такой особенности поведения киевлян, Александр Павлович обернулся на стук вагонной двери: в тамбур вышел невысокий господин лет сорока пяти в серой тройке и сером же котелке, с приятной докторской бородкой – тот самый предприимчивый скандалист.

– Вы позволите составить вам компанию? – приподняв котелок, осведомился «серый» вполне мирным тоном. – Супруга не любит, когда я курю в купе.