По высочайшему велению

Богров сперва вместе с основным людским потоком выплыл в холл, подцепил с подноса пробегающего официанта бокал с искрящейся влагой и жадно, залпом осушил его. Пузырьки защекотали нос, он сдавленно чихнул в платок, испуганно огляделся. Но ничьего внимания не привлек. Окружающее напоминало прием в генерал-губернаторском доме, куда он как-то еще в студенческие годы попал с отцом. Все со всеми разговаривали, порой даже слыша собеседника, иногда смеялись удачным остротам, целовали затянутые шелком дамские пальцы, приветственно поднимали руки с шампанским. Он вернул бокал на другой поднос, вошел в зрительный зал и обвел глазами полупустые ряды кресел.

В партере, прислонясь к барьеру и обернувшись к сцене спиной, разговаривал с каким-то важным господином Столыпин. Белый сюртук отчетливо выделялся на фоне тяжелого темного занавеса. Приблизившись на расстояние нескольких шагов, Дмитрий Григорьевич потянул из кармана пистолет, но чертов браунинг зацепился чем-то за подкладку. Столыпин перевел взгляд с собеседника на высокого молодого брюнета в очках, конвульсивно дергающего за карман, недоуменно поднял брови, и вдруг лицо его побелело в тон сюртуку, в глазах отразилось осознание того, что должно будет сейчас произойти. Правая рука двинулась к сердцу, и тут наконец проклятый карман не выдержал и порвался, освободив пистолет. Выкинув вперед, в направлении белого пятна на алом бархатном фоне, руку, Богров дважды нажал на спуск.

Выстрелы получились не такими громкими, как во время предварительных проб. Они вообще вышли еле слышными, словно кто-то два раза подряд переломил о колено сухую трость. Стоявшие в проходе люди даже не обернулись, и лишь собеседник Столыпина недоуменно смотрел на расплывающиеся по белой ткани темно-вишневые пятна – одно чуть ниже правой стороны груди, а второе на рукаве сюртука. Вот он оторвал взгляд от раненого и медленно повернул голову к остолбеневшему Богрову. Тот все еще стоял, вытянув в направлении барьера руку, лишь пистолета в ней не было – выронил. Казалось, он то ли в чем-то осуждает премьер-министра, то ли пытается привлечь к нему внимание публики.

«Почему кровь? Откуда? Я же не менял обойму! – бешено пульсировало в висках. – О господи! Бежать, бежать! Куда?»

Он медленно повернулся к выходу из зала, наконец-то опустил руку и, с трудом переставляя свинцовые ноги, двинулся к призывно распахнутым дверям. Но важные секунды были упущены – кто-то схватил его сзади за шиворот и за фалду фрака, с соседних рядов протянулись бесчисленные руки, задержавшаяся в зале публика повалила несчастного на пол и начала рвать его, пинать ногами. Сверху из лож послышались истеричные женские крики: «Убить его! Убить!» Рот наполнился соленой кровью, Богров сплюнул на пол два белых зуба. Собрав все силы, напружинил тело и отбросил от себя несколько человек, сумел подняться, ошарашенно завертел головой в поисках спасительных дверей и тут увидел, как по проходу между рядами с обнаженной шашкой, сосредоточенно прищурившись, на него несется полковник Спиридович. Мозг пронзило понимание: ну конечно, вот так все и должно было закончиться. Вовсе это не инсценировка, а настоящее покушение, в котором ему, Богрову, отводилась роль жертвенного барана. Сейчас его пришпилят к паркету, словно тропическую бабочку. Он обреченно закрыл глаза и потому не заметил, как наперерез Александру Ивановичу метнулась фигура в синем мундире, вцепилась полковнику в плечи и повалила его на пол. А еще мгновение спустя Богрова подхватили под локти сильные руки и вытащили из зала.

Полковник Спиридович с трудом, но все-таки вырвался из рук удерживающего его жандармского подполковника и бросился в фойе. Навстречу ему, выпучив глаза и судорожно заглатывая воздух, почти бежал Кулябко. Александр Иванович схватил за грудки обезумевшего зятя и утащил того под лестницу.

– Срочно, – бешено сверкая глазами и брызжа слюной прямо в лицо Кулябко, зашипел Спиридович. – Срочно тащи Богрова в отделение. Никого к нему не подпускай, ты меня понял, Николай? Ты меня понял?! Никого!

Кулябко засеменил за группой полицейских, которые под руководством того же офицера, что стреножил в зале Александра Ивановича, уводили куда-то в глубь театра обмякшего Богрова.

Спиридович вернулся в зал. Столыпин был жив, но смертельно бледен, над ним копошились какие-то люди. На барьере, отделяющем зрительный зал от пространства оркестровой ямы, белела фуражка с перчатками. Там же еще одной белой кляксой с красными крапинами, будто бинты в полевом лазарете, безжизненно лежал сюртук. Вдруг по рядам пробежал шорох, склонившиеся над раненым премьером сановники расступились и задрали головы вверх, в сторону царской ложи – оттуда за происходящим молча наблюдал император. Столыпин приподнялся на локте левой руки, правой замахал на царя, будто прогоняя его, но, видя, что тот остается в ложе, размашисто перекрестил венценосца и громко и отчетливо изрек:

– Счастлив умереть за царя!