По заросшим тропинкам нашей истории. Часть 3

Тут Нахимов «/…/ распоряжался /…/ как на корабле: здесь, как и там, он был в сюртуке с эполетами, отличавшими его от других во время осады»[651]. Нахимов был легко ранен осколком[652] в голову, но «/…/ с окровавленным лицом, /…/ в порыве геройского увлечения сам направлял орудия, открыто становясь в амбразуры»[653]. «Разговаривая с Павлом Степановичем, Корнилов взошёл на банкет[654] /…/ бастиона, и оттуда они долго следили за повреждениями, наносимыми врагам нашей артиллерией, – вспоминает Жандр. – Ядра свистели около, обдавая нас землёй и кровью убитых, бомбы лопались вокруг, поражая прислугу орудий»[655]. В этот момент к Нахимову подъезжает один из адъютантов Николая I и говорит, что император в письме Меншикову велел передать ему личный поклон. Адмирал взрывается: «Милостивый государь-с! Вы опять с поклоном-с, благодарю вас покорно-с. Я от первого поклона был целый день болен-с, не надобно нам поклонов-с, попросите нам плеть. Плеть-с пожалуйте, милостивый государь, у нас порядка нет…». – «Вы ранены?» – спрашивают его. – «Слишком мало-с, слишком мало-с…», – отвечает Павел Степанович[656].

С пятого бастиона Корнилов, забрызганный кровью и глиной, скачет ещё правее – на шестой, после чего примерно к половине девятого утра[657] отправляется в город к себе на квартиру, где его ждёт Меншиков. Адмирал кратко информирует главнокомандующего о ситуации, отмечая, что огонь противника утихает. После этого Владимир Алексеевич провожает князя до Екатерининской бухты в центре города, тот перебирается на Северную сторону и Севастополь покидает. А Корнилов летит на третий бастион, слева от четвёртого: тому сильно достаётся от артиллерии англичан.

Но почему всё-таки вдруг ослабевает неприятельский обстрел? Да потому что наши моряки-артиллеристы разделывают французов в этой адской дуэли просто под орех – и чем дальше, тем больше! Примерно в половине десятого утра попаданием нашей бомбы вдребезги разносит пороховой склад на одной из их батарей. Чудовищный взрыв разом убивает и ранит около сотни человек[658]. Через час после первого взрыва следует второй, в результате чего в половине одиннадцатого утра французские батареи «принуждены были совершенно замолчать»[659].

У англичан дела обстоят намного лучше. Тотлебен, прибывший на наш третий бастион (британцы окрестили его Большим реданом), «нашёл его в критическом положении: несколько орудий на нём были подбиты, а многие амбразуры засыпаны. Но и здесь, как везде, матросы и сапёры соперничали между собой в усердии и самоотвержении»[660]. Разрушения заделывались тут же, прямо под ураганным огнём.

А между тем, начиная с десяти часов утра с севера, со стороны Качи, и с юга, от Камышовой бухты, к Севастополю начинает приближаться союзный флот. Примерно в 12:30 он полукругом занимает боевые позиции перед нашими береговыми батареями: слева, напротив и справа от входа в перегороженную затопленными кораблями Ахтиарскую бухту. В первой линии встают французы, за ними выстраиваются англичане с турками[661], всего – 52 борта[662]. Перед флотом стоит задача, в общем-то, вспомогательная: подвергнуть город обстрелу как бы с тыла, нанести его береговым укреплением максимальный урон и, самое главное, отвлечь своим огнём силы обороняющихся с тем, чтобы они не смогли сосредоточиться на отражении общего – и главного – штурма после массированной бомбардировки со всех сторон[663]. Канонада с моря начинается в 12–45[664], французские корабли стоят справа, англичане образуют левый фланг, турки выстраиваются во второй линии. И тут же активизируется артиллерийский огонь с суши.

Страшно даже себе представить, что творилось вокруг. На море, как вы помните, был штиль, и противники мгновенно оказываются скрытыми друг от друга плотной завесой порохового дыма. Очевидец всего этого вспоминал: «В час пополудни подвинулся к укреплениям и неприятельский флот и открыл по нам страшную пальбу. Закипел бой ужасный /…/, заклокотало море, вообразите только, что из тысячи орудий с неприятельских кораблей, пароходов и сухопутных батарей, а в то же время и с наших батарей разразился адский огонь. /…/ И этот свирепый бой не умолкал ни на минуту, продолжался ровно 12 часов и прекратился лишь когда совершенно смерклось. Мужество наших артиллеристов было невыразимо. Они, видимо, не дорожили жизнью»[665].