Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года

Через месяц Наполеон вспомнит об этом разговоре и поручит Тутолмину найти человека, который сможет передать письмо в собственные руки императора Александра. Вот оно, письмо, адресованное «Императору Александру, моему брату»: «Прекрасный и великолепный город Москва уже не существует. Ростопчин сжёг его. Четыреста поджигателей арестованы на месте преступления. Все они объявили, что поджигали по приказу губернатора и директора полиции; они расстреляны. Огонь, по-видимому, наконец прекратился. Три четверти домов сгорело, одна четвертая часть осталась. Это поведение ужасно и бесцельно. Имелось ли в виду лишить меня некоторых ресурсов? Но они были в погребах, до которых огонь не достиг. Впрочем, как уничтожить один из красивейших городов целого света и создание столетий, только чтобы достигнуть такой малой цели? Это – поведение, которого держались от Смоленска, только обратило шестьсот тысяч семейств в нищих. Пожарные трубы города Москвы были разбиты или унесены. В добропорядочных столицах меня не так принимали: там оставляли администрацию, полицию, стражу, и всё шло прекрасно. Так поступили дважды в Вене, в Берлине, в Мадриде. Я не подозреваю Вас в поощрении поджогов, иначе я не писал бы Вам этого письма. Принципы, сердце, идеи Ваши не согласуются с такими эксцессами, недостойными великого государя и великой нации. Но между тем в Москве не забыли увезти пожарные трубы, но оставили сто пятьдесят полевых орудий, шестьдесят тысяч новых ружей, тысячу шестьсот тысяч зарядов, оставили порох и т. д. Я веду войну против Вашего Величества без враждебного чувства. Одна записка от Вашего Величества, до или после последнего сражения, остановила бы мой поход, и я бы даже хотел иметь возможность пожертвовать выгодою занятия Москвы. Если Ваше Величество сохраняет ещё некоторый остаток прежних своих чувств по отношению ко мне, то Вы хорошо отнесетесь к этому письму. Во всяком случае, Вы можете только быть мне благодарны за отчет о том, что делается в Москве. Наполеон».

Такое вот лишь слегка завуалированное предложение мира. Ответа не последовало. Наполеон был обескуражен…

В это время генерал Закревский откровенно писал своему другу генералу Воронцову: «…князь Меншиков, бывший адъютант покойного князя Петра Ивановича… говорил мне, что Румянцев и Аракчеев желают мира и уговаривают на сие государя, Кутузов писал также к императору, чтобы стараться скорее заключить мир, ибо он боится, чтоб его не разбили – тогда мир не так совершится, как бы можно было теперь. Должен вам признаться, что я не всему этому верю… Буде же действительно правда, что они желают мира, то вот они три первейшие России врага… то ли время говорить о мире с коварным злодеем тогда, когда он совершенно в наших руках и должен погибнуть; если не совсем, то половина армии его при отступлении должна остаться у нас и большая часть артиллерии. Вот каковы патриоты в России! Кутузов при старости достиг своей цели, следовательно, ему желать больше нечего, кроме мира, пагубного России».

А между тем жизнь в сгоревшем городе делалась непереносимой. «Везде были разведены большие костры из мебели красного дерева, оконных рам и золочёных дверей, – писал Филипп Сегюр, – вокруг этих костров, на тонкой подстилке из мокрой и грязной соломы, под защитой нескольких досок, солдаты и офицеры, выпачканные в грязи и почерневшие от дыма, сидели или лежали в креслах и на диванах, крытых шёлком. У ног их валялись груды кашмеровых тканей, драгоценных сибирских мехов, вытканных золотом персидских материй, а перед ними были серебряные блюда, на которых они должны были есть лепешки из чёрного теста, спечённые под пеплом, и наполовину изжаренное и ещё кровавое лошадиное мясо».

Но даже не угроза голода была страшна. Хуже всего было другое: с наступлением холодов большой части армии грозило остаться без крыши над головой. Казалось, сожжённая, принесённая в жертву Москва сама изгоняет, выдавливает захватчиков.

Кстати, если и не оправдывая, то объясняя массовые грабежи, Наполеон говорил, что его солдаты грабят потому, что всё и так обречено стать добычей огня.

Уже 4 сентября был отдан приказ расстреливать всех, кто уличён в поджоге. Место, где расстреливали поджигателей, называли «площадью повешенных»: расстрелянных для устрашения вздёргивали на фонари. Констан Вери, личный камердинер Наполеона, оставивший интереснейшие мемуары (о них я ещё расскажу), вспоминал: «Местные жители падали ниц вокруг этих виселиц, целуя ноги повешенных и осеняя себя крестом».

Всё тот же Эжен Лабом, один из наиболее наблюдательных мемуаристов, писал: «Пожар в Москве принудил нас к быстрому отступлению в разгар самого сурового времени года».