Победитель

— Солдаты! Остановитесь! Вы же десантники! Не позорьте свою авиадесантную дивизию!

Но, солдаты, казалось, его не слышали и бежали, не оглядываясь. Это зрелище напомнило Фиме панику, вдруг возникшую в их батальоне при приближении нескольких танков и небольшого отряда немецкой пехоты.

Через некоторое время плацдарм все-таки удалось удержать, и Фимин корпус стал одним из первых крупных соединений, переброшенных на западный берег Днестра. Переправились они ночью по тому же самому понтонному мосту, который тщетно пытались уничтожить немцы, и расположились на пригорке под сохранившимися здесь деревьями. Фимино отделение в эту ночь не дежурило, и он сразу же завалился спать, а утром с изумлением увидел, что их пригорок стал островом, а вокруг быстрым потоком с водоворотами бурлила вода. Вода эта несла сломанные деревья, куски плетней и всякий мусор. Мимо пронесся даже труп лошади, раздувшийся, как барабан. Видимо, ротный, указывая место для ночлега, уже знал о надвигавшемся половодье. Вода, впрочем, быстро сошла, стало тепло и оказалось, что Фимина рота находилась посреди огромного фруктового сада, казалось, не имевшего ни начала, ни конца. Они провели там несколько дней, разучивая новый гимн Советского Союза, а потом выдвинулись на передовую. Вблизи передовой земля была как бы перепахана малыми и большими воронками от снарядов и бомб, сброшенных немецкой авиацией, целившей в понтонный мост, чтобы разрушить переправу. Фимина часть была негостеприимно встречена немцами, которые стали ее систематически обстреливать. Перемещаться же под немецким огнем бойцам приходилось бегом и не по прямой, а огибая все эти воронки. И как-то Фима, пробегая по краю одной особенно глубокой воронки, случайно заглянул в нее и увидел, что она наполовину заполнена целыми и искореженными взрывами телами солдат, лежавшими вдоль и поперек, вверх и вниз головами. Нормального человека в нормальных условиях такое зрелище повергло бы в шок, и он бы остолбенел от ужаса, а Фима взглянул и побежал дальше, потому что под пулями думать и переживать было некогда. Увиденное, однако, запомнилось и даже после ранения в голову не исчезло из памяти.

Месяцев через пять, уже будучи в тбилисском госпитале в команде выздоравливающих, или, как сказали бы теперь — на реабилитации, он делил свою койку с другим солдатом, более старшим и более опытным. Койку же приходилось делить потому, что раненых в госпитале было вдвое больше, чем мест. Койка была узкой, и спали они на ней валетом. Из-за этой тесноты засыпалось не сразу, и уже лежа, они часто переговаривались друг с другом. Однажды Фима рассказал своему соседу об этой ужасной воронке, но тот совсем не удивился, поскольку сам некоторое время был при штабе и имел представление о работе похоронных команд, а может и сам состоял в одной из них, и разъяснил Фиме, что воронка с телами павших бойцов представляла собой незасыпанную «братскую могилу» и что для таких могил всегда использовались глубокие воронки или естественные ямы. Тела в такие ямы солдаты из похоронных команд сбрасывали вдвоем, взяв погибшего за руки и за ноги и раскачав его над краем обрыва, и потому лежали они в ямах в хаотичных позах. Залезть в такую яму с крутыми краями да еще в спешке, обычной для передовой, только для того, чтобы укладывать тела правильными рядами, не было никакой возможности. Яма оставалась открытой, пока не наполнялась или пока фронт не уходил дальше. Слушая эти пояснения, Фима всей душой ощущал кощунственность слов «братская могила». Разве так обращаются с братьями, когда их покидает жизнь?

На рассвете после этого разговора он, не открывая глаз, снова мысленно встал на край воронки и почувствовал, что она ждала его, так как для него там еще оставалось место. Он вспомнил одного из погибших, брошенного на спину с запрокинутой головой. Глаза его были открыты, и Фиме сначала показалось, что мертвый солдат смотрит на него. Но потом он понял, что взгляд покойного был устремлен в синее небо, где он, вероятно, пытался рассмотреть Того, Кто скажет каждому из еще живых: «Что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне из земли?» Фима думал о том, что таких «могил» на землях, где прошла война, остались многие тысячи, и никто и никогда ничего не узнает о тех, кто в них лежит, для кого эта воронка или яма стала краем их земного существования.