Победитель остается один

– Итак, – произносит она, словно черту подводит. – Мы начинаем.

– Начинаем, – соглашается Велес и указывает на браслеты. – И пришло время их сломать.

– О-о-о-о, – тянет Марья. – Я их сломаю, уж поверь мне. Только вытащу из-за высоких стен убежища Великого Папу Петра.

2

1910 год от возведения Первого Колизея

Павел из последних сил потянул плуг. Пот застилал глаза, щипал обгоревшую на безжалостном летнем солнце кожу. Светило в зените не щадило никого и ничто. Не спасали ни повязанная на голову на манер платка рубаха, полы которой, свисая сзади, худо-бедно прикрывали спину, ни частое питье. Ничто не приносило облегчения.

Лошадь Павел давно распряг, и теперь несчастное животное, словно мертвое, лежало под единственным деревом с небогатой кроной. Дерево заходило на поле Павла, но он не стал выкорчевывать его, когда получил эти земли во временное пользование. И оказался прав. Летом многие фермеры с соседних участков приходили обедать к нему под дерево, спасаясь от зноя.

Земля была сухой, и Павел взмолился богам о дожде. Поливать такой огромный участок самостоятельно значило потерять драгоценное время посева. Но затем Павел вспомнил, что боги покинули мир. Возможно, солнце этим летом жжет злее, а земля такая неуступчивая к рыхлению именно потому, что богам больше нет до них дела. А возможно, боги и вовсе мертвы. Слухи ходили разные.

Павел вспомнил, как несколько лет назад, таким же ясным днем в начале лета – только земля тогда была благодатная и рыхлилась легко, обещая быстрые всходы после посева, – по дороге мимо поля мчались колесницы Чемпионов. Сами же дети богов застыли на них во всем сиянии и великолепии. Павел не посещал Игру и не следил за ней. Он знал, что из этих прекрасных юношей и девушек в живых останется только один и это даст миру следующие двести лет благодати и процветания. Так было заведено с тех самых пор, как появился Первый Колизей. Павлу лишь не нравилось, с какой жадностью и азартом в глазах его приятели и соседи обсуждали жестокие бойни, в которые превращались сражения Чемпионов. И даже возможность увидеть пресловутую магию, которой почти не осталось в мире – лишь у богов и Чемпионов, – не могла пересилить нежелание наблюдать кровавые битвы. Павел никогда не был ни в одном из Колизеев. Только в Первом, но Первый Колизей был святыней, местом паломничества. Каждый гражданин Империи в юности совершал пешее путешествие, трудился некоторое время в Храме Жрецов при Колизее и просил направить жизненный путь в нужное русло.

И такая разница между святыней и остальными Колизеями, что в итоге стали местом жестоких развлечений люда, коробила Павла. Изначально Колизеи возводились только для Игр, но диктатор Империи издал указ о том, что негоже величественным строениям разрушаться без дела. Так родились гладиаторские бои. Игра, но в меньшем масштабе и без магии. Только кровь и жестокость. Тем удивительнее для Павла было то, что находились как те, кто заполнял собой трибуны каждые выходные, так и те, кто был готов сражаться, желая победить или умереть.

Должно быть, Павел был слишком мягок для Империи. Он был склонен к мыслительству и, родись в знатной семье, мог стать философом или ритором, учиться или учить. Но Павел был сыном фермера в десятом поколении, и все, что у него было, – клочок земли, небогатый дом и послеполуденные часы отдыха, когда он мог с наслаждением уделить некоторое время чтению. Ему повезло, что он умел читать. Отец научил его, а отца – его отец. Многие соседи и приятели Павла не умели и этого. К нему нередко выстраивались в очередь, чтобы сверить точность подсчетов в амбарных книгах. Никто не хотел платить лишнюю подать в казну, но и быть пойманным за сокрытие урожая – словно кто-то поверит, что такое могло произойти по случайности, за безграмотностью, – и попасть в тюрьму не желал никто. Худо-бедно считать и писать свое имя умели многие, но крупные расчеты доверяли лишь Павлу.

И если для чтения у фермера было не так много времени, то для размышлений – сколько угодно. Тяжелая работа занимала тело, но мысли были вольны лететь куда вздумается. Павел часто распрягал старую кобылу из плуга и вставал в колею сам. Это сделало его, и так огромного роста, крепким и превратило в подобие гладиатора, который сражается в колизеях. Соседи, встречая его на улице после заката, сначала по привычке испуганно вздрагивали и лишь через мгновение, признав, расслаблялись и здоровались. И вряд ли хоть кто-то мог заподозрить, что за столь суровой внешностью скрывалась чуткая натура.