Победитель турок

— Так уже спешно это? — уклончиво спросил Хуняди. — Еще зад твой от седла не отдохнул, ты еще и куска не проглотил, а желаешь уже делами государственными заниматься? Пойдем-ка сперва перекусим немного. Мед, что осенью собрали, отменно затвердел. Ты, знаю, большой до него охотник…

Вскоре появилась госпожа Эржебет, освободившаяся от работ, и мигом велела слугам устроить гостю пиршество, ради которого епископ охотно отложил совет по поводу дел государственных. Витез ел долго, со вкусом и за все время не проронил ни слова. Хуняди только дивился, с каким неистощимым аппетитом поглощает гость еду, и даже сам, казалось, чувствовал во рту вкус лакомств, которые уплетал тот, но в конце концов ему это надоело, и он с шутливым неодобрением сказал:

— Послушай, Витез, куда в тебя такая прорва снеди влезает?

— А ты не заметил, что я себе все карманы набил едой?

— Может, оно сутане твоей и больше на пользу, нежели твоим слабым кишкам. Скоро пять лет, как стал ты епископом, а все такой тощий, что это уже бедствие общегосударственное. Епископство я тебе смог расстараться, а уж брюхо да жир, что званию твоему приличествуют, сам наедай. И поскорей, не то попы да прихожане подадут на тебя жалобу и попросят папу наказать тебя, как того папского камерария, о котором сообщал как-то в письме наш общий знакомец Поджио Браччолинп.

— Какую же ты мне участь пророчишь, господин правитель? — смеясь, спросил Витез.

— Того камерария прихожане сместить пожелали за то, что не нажил достаточно большого брюха, которое отбило б у него охоту от добрых гулянок…

Когда же госпожа Эржебет, покраснев, одернула его, он, смеясь, принялся оправдываться:

— Так я ведь только о пользе славного нашего епископа варадского пекусь. Что на Италийской земле свершилось, и у нас стрястись может!

— Все же лучше я таким останусь, если обо мне речь идет, — улыбнулся и Витез.

Пока они беседовали в зал вошел юноша лет восемнадцати — двадцати и почтительно поздоровался с епископом. Тот, отодвинув от себя яства, в восхищении обнял его:

— Лацко! Как давно тебя не видал, даже узнать не могу! А как вытянулся! Может, тебя в Смедереве вверх подтягивали?

— Может, и стали бы подтягивать, ежели б посмели, — заносчиво воскликнул юноша ломающимся, по-отрочески густеющим голосом.

С пушком на губе, каштановыми, вьющимися по плечам волосами, он был вылитый отец, каким тот запомнился Вптезу с первой их встречи — добрых тридцать лет назад. Должно быть, и Янош припомнил себя молодым, он долго смотрел на сына, а потом твердо произнес:

— Когда Лацко прибыл к Бранковичу заложником, я сказал деспоту, что оставляю вместо себя сына, но ежели хоть волос упадет с его головы, не только бешеному турку, но и ему самому дорого обойдется Кенермезе!..

И, словно воспоминание разбудило дремавший в душе гнев, Хуняди, все более распаляя себя словами, вскоре уже просто кричал:

— Зря не скажу, Лацко там ничем не обидели, но, увидишь, наплачется еще деспот за Кенермезе! И прочим слезы лить придется! Да и ты, епископ Янош, не сделал того, что следовало! Когда дошла до вас весть, что, спасаясь от турок, я в плен к деспоту угодил, войско за мной послать следовало. Правитель я ваш или нет?

Ошеломленный Витез слушал обвинения, обращенные и к нему, но от неожиданности не мог даже ответить, лишь постанывал невнятно; но, даже придя немного в себя, только и выговорил:

— На это в другое время ответ получишь!

И чтобы разрядить возникшую напряженность, обратился к Эржебет:

— А где Матько в такое время гуляет?

— Верно, науками занят с господином Миколаем Лясоцким.

— Так он усерден?

— Больше прикидывается усердным, — с упрямым презрением и завистью перебил Ласло и скорчил такую гримасу, что все рассмеялись, только мать упрекнула сына:

— Не говори так о брате! Тебе в пример его усердие!

— Этот в отца! — Хуняди притянул к себе надувшегося сына. Больше он ничего не сказал, но явственно ответил жене на ее защиту младшего сына.

Когда Витез покончил, наконец, с трапезой, мужчины вернулись в оружейную. И едва захлопнулась за ними дверь, епископ, будто сошлись они сюда на смертный поединок, повернулся лицом к Хуняди и очень серьезным тоном спросил:

— Почему ты сказал, господин правитель, будто и я не сделал того, что следовало? Разве не я подбивал вельмож потребовать тебя у Бранковича? И разве не я помог тебе вызволить оставленного заложником сына?

Хуняди тоже повернулся к Витезу и с не меньшей серьезностью ответил:

— Не скажу, что ты не делал этого. Но чем измеряется сила действия, как не плодами его? А ежели так, то вижу я только одно: не вельможи вытребовали меня у Бранковича, а сам я себя вытребовал. Отдав в залог сына. И его мне вернули посулы мои да угрозы, а не чужая помощь…

— Мог ли я сделать больше того, что сделал?

— Ты, может, и впрямь не сумел бы сделать больше, но иное ты сумел бы и сейчас еще сумеешь — знаниями своими, всей душой своей рядом со мной стать, а не к тому прилагать старания, чтобы силу мою сломить…

— Разве я не это делаю? Разве не всегда это делал? В чем ты винишь меня?