Победитель турок

На вопрос твой, могу ли поведать тебе о жизненном пути славного господина моего Козимо Медичи, с удвоенной радостью усердие приложу и в меру скромных моих способностей отвечу. И тебе этим угожу, да и славный господин мой — пошли ему, боже, жизнь долгую — заслуживает, чтобы во всех странах христианского мира узнали люди о великой славе его, мудрости и доброй склонности ко всем прекрасным наукам… К тому же, насколько знаю я из твоих писем о собственном твоем жизненном пути, много в нем схожего с жизнью славного господина моего Козимо Медичи. И он происходил из семьи, которая не была благословлена большим богатством и властью, зато обладал силою и способностями, чтобы богатство и власть себе добыть. По моему же разумению, это для гордости причина во сто крат большая, нежели обретение богатства и власти в готовом виде, ибо как может быть причиной гордости то, что в действительности и не наше?.. В ту пору Флоренция и Тоскана тяжко страдали от опустошительных набегов знатных и могущественных вельмож друг на друга. И вот господин мой с его богом дарованным талантом поставил целью жизни своей освободить все живущие там народы от набегов вельмож. И поскольку не только благоволение господне ему сопутствовало, но и хвала, любовь и надежды народа, победа не заставила себя ждать: всех могущественных магнатов победил он и установил свою власть над ними. Установил свою власть и ни с кем не договаривался, не торговался — ибо, если договариваться да торговаться о власти, на долю твою в исходе не останется ничего! Кого бог создал повелевать прочими, тот да исполнит волю божию и не жалеет никого, кто на пути его станет, ибо в противном случае господь покинет его, лишив благоволения своего и помощи!..»

Витез дочитал письмо лишь до этого места, затем скользнул взглядом в конец длинного свитка, где продолговатыми, острыми буквами начертано было имя отправителя: Поджио Браччолини, — еще раз пробежал глазами уже прочитанные строки, затем поднял грустный, задумчивый взор на Хуняди и, ничего не сказав, медленным шагом подошел к столу и положил письмо туда, откуда его взял правитель. Хуняди с недоумением проследил за молчаливыми его действиями и, тщетно прождав, пока епископ заговорит, не мог сдержать просившийся на язык вопрос:

— Ты прочел до конца, епископ Янош?

Витез взглянул на него и сказал только:

— Действие, на тебя им оказанное, я и так вижу…

Епископ подошел к окну, выглянул на двор, где, подгоняя друг друга, суетились строители и художники. Он смотрел упорно, будто надеялся оттуда получить помощь или поощрение, а потом повернулся к Хуняди, с любопытством следившему за каждым его движением. Епископ показал на двор.

— Я говорил уже, как хороша твоя крепость, таких я и в Италии не много видывал!..

И так как Хуняди смотрел на него с удивлением, после короткого молчания продолжал:

— Душа моя всегда успокаивается, видя подобную красу, ибо жажда прекрасного во мне не исчезнет вовек. Но выдержат ли эти стройные башни, которые ты возводишь, свирепые бури с Ретезата? А все эти резные украшения выдержат ли осаду турок или иных врагов, которые нападут с другой стороны?

— Ты хочешь сказать, что…

— Я сейчас не хочу сказать ничего иного, кроме того, что у меня на сердце. А на сердце у меня лишь тревога за тебя. Даже если ты и думаешь по-другому…