Побег

Внучка сидела в комнате у матери, там слышались телевизионные голоса, но бабушка подозревала, что невестка и внучка говорят о ней и говорят, конечно, плохое, обидное. И тут ей подумалось уже в который раз, что хорошо бы умереть сразу, потому что, если она тяжело заболеет, они свезут ее в больницу и никогда к ней не придут — ведь когда она в семьдесят втором лежала в больнице месяц, ходил к ней только Андрюша, а Алина не пришла ни разу, а если выпишут из больницы совсем слабую, то ослабшая и похужалая, когда она не сможет ничего делать по дому, она им и вовсе не нужна будет. Но тут Анастасия Дмитриевна вспомнила, что от плохих мыслей еще больше подскочит давление, и стала себе внушать хорошее — все же им пенсия ее не лишняя, не бросят совсем, да и Алина, хоть и тяжелый человек, но не зверь же какой-нибудь, «Литературную газету» выписывает, иногда говорит бабушке, что прочитать.

Но тут в передней раздался звонок, и бабушка съежилась, боясь, что пожаловал Толик, внучкин ухажер, и тогда ее все-таки могут попросить на кухню. Этот Толик, самоуверенный молодец лет двадцати шести, разодетый в кожи и вельветы, с собственной машиной и разными импортными магнитофонами, напористый, как бульдозер, работал якобы на какой-то тайной спецслужбе. «Тружусь на стыке двух миров». — так туманно объяснял он бабушке свою работу. А на бабушкины деликатные расспросы насчет образования отвечал весело и нагло:

— Я, бабушка, доктор наук.

— Каких?

— Не дай вам бог узнать! — и хохотал.

Эличка познакомилась с Толиком на улице, когда «голосовала», ловя такси. Толик чертом, плюя на заповеди ГАИ, круто метнулся с середины улицы к бордюру тротуара — к стройной блондинке в брючках и с сумой через плечо…

Однажды, когда Алина уехала в дом отдыха. Эличка пригласила Нинку и Толика в гости. Нинка, школьная подруга — хорошенький мышонок в очках, нужна была для отвлекающего маневра.

Гостей Эличка принимала в комнате матери, куда отселилась от ба на месяц. Но открывать консервы и откупоривать вино вышли с Толиком на кухню. А тут нелегкая принесла ба за водой, запить лекарство.

— Рано тебе еще, девочка, вином баловаться, — сказала старуха.

— Это сухое, бабушка. Его сейчас в детских садах дают вместо компота, — разъяснил Толик и со звонким «шпок» выдернул штопором пробку.

Старуха покачала головой, вздохнула и, проглотив таблетку, ушла к себе, затворив за собой дверь.

Часов в одиннадцать в передней Эличка громко заговорила:

— Очень жаль, друзья, что так рано уходите, посидели бы еще! — Потом хлопнула дверь.

— Поздно от тебя гости уходят, внучка, — сказала наутро Анастасия Дмитриевна.

— В одиннадцать — это, по-твоему, поздно?! — нервно закричала Эличка.

— В одиннадцать-то ушла Нина, а другие — в четыре утра. Я слыхала, когда дверь хлопнула.

— Не ври! Не шпионь! — Эличка ударила кулаком по кухонному столу. — Сами такое вытворяли в нашем возрасте, что нам не приснится! Святоша, ханжа!

— Не в этом дело, конечно, кто когда от кого ушел. А в том, что человек он мутный, подозрительный. Уж больно шикарно живет, а на какие гуляет, неизвестно.

— Что же, по-твоему, сейчас деньги только у академиков да у мясников? Он на спецслужбе, у них надбавка за секретность.

— Как бы тебе на эту спецслужбу не пришлось ему передачи носить.

— Это не твоя забота! И вообще не желаю больше слушать! — и Эличка закрыла ладонями уши, а потом отняла ладони и злобно, страшно, глядя в упор, добавила: — И не вздумай ма говорить, поняла?

Нинка по телефону на следующий день тоже сказала:

— Слушай, не понравился мне твой Толик. Во-первых, он все таки взрослый мужик, ты рядом с ним кажешься наивным ягненком, обреченным на заклание. И про свою таинственную научную работу он. по-моему, все брешет. У чего руки человека физического труда, — ты присмотрись.

— Детективов ты по телеку насмотрелась, Нинка. Он просто много возится с машиной. Сам все чинит, своими руками. И мне очень даже нравятся его руки — мужские, сильные, облапит — косточки хрустят! — и она засмеялась победоносно.

Захаживал Толик и после, уже при Алине Николаевне.

Алина предупредила дочку:

— Смотри, не принеси мне ребенка в подоле. Безотцовщины не потерплю. Если что-нибудь, скажи — будем делать аборт. В другой раз умнее будешь.

А на бабушкину воркотню, что кавалер подозрительный и деньги у него большие да темные. Алина цедила, глядя в телеэкран:

— Ну, что вы, мать, такая недоверчивая! Уголовники так себя не афишируют. Наверно, правда в какой-нибудь закрытой организации, на спецобъекте. Москва ведь, тут много всего. А может, и химичит, ну и что? Сейчас все химичат, кто как может.

— Ну уж неправда.

— Что «неправда»? Вы мне еще будете сказки рассказывать! — зло усмехнулась Алина. — Не химичат только трусы и блаженные дурачки.

— Ну, неправда, — упрямо возражала бабушка.

— Мать, уйдите к себе в комнату, прошу вас! На работе нервотрепка, так тут еще дома моральные диспуты. Дайте голове отдохнуть.

И бабушка вставала и уходила, а что у нее в эту минуту делалось на душе, абсолютно никого на свете не интересовало.