Побег

– Да, готовлюсь в институт.

– В какой?

– В юридический. Советуете?

– Вам – нет.

– Это почему же?

– Выдержки ни на грош. Терпения, по-моему, того меньше. И сдается, маловато человеколюбия. Впрочем, вы ведь не всерьез – про юридический.

– Человеколюбие?.. Представляю, какой вы гуман­ный! Войди отец сейчас в эту дверь – ему от вас будет одно: «Руки вверх!»

– А он может войти, Катя?

Та замерла, боязливо покосилась на дверь, на Томина:

– Не пугайте меня зря!

– Может, и не зря.

– Как?! – ужаснулась девушка. – Он… пробирается в Еловск?.. Господи! Не хватает, чтобы его тут ловили… вели по улицам… руки за спину…

– Наверняка еще неизвестно, Катя. Потому я и хотел кое о чем спросить Майю Петровну.

– Ради Бога, не трогайте маму! Мама и так извелась! Я вам на все отвечу.

– Н-нет, есть вопросы, которые я могу задать только ей лично… – Томин взглянул на часы. – Мне надо идти. Сумею – загляну попозже. Нет – пусть мама непременно позвонит в милицию завтра с утра.

Уже у выхода обернулся:

– А если все-таки неровен час… не прячьте на чердаке или в подвале. Боюсь, у вашего отца скверное настроение. Он опасен.

Взвинченная, переполошенная, слушала она, как по­скрипывали ступеньки под ногами Томина. Что значит опасен?.. Все Багровы по-своему опасны, мелькнула за­диристая мысль, и Катя посмотрелась в зеркало, прове­ряя, насколько она сама опасна.

Томин неплотно затворил дверь – оттого и ступеньки были слышны, и в щель дуло. Опасен… Что он имел в виду? Когда это говорит старший инспектор МУРа (ти­тул из удостоверения), то… Притягивая дверь за ручку и накидывая крючок, Катя вдруг ощутила холодок внизу живота и задвинула засов, которым пользовались лишь в ночное время.

Ну где же мама? Уже и стемнеет скоро. Почему не возвращается, как обещала? По детской привычке суну­лась к окну. Раньше она вот так нетерпеливо ждала отца… Господи, как жизнь могла быть прекрасна, если б он не пил!

* * *

Шахиня выговорилась, и Сергеева с Багровой поста­вили на ней жирный крест, не поколебав взаимного доверия и дружбы.

Теперь речь шла о Майе Петровне.

– Мучительней всего неизвестность, – признавалась она. – То представляется, что в сугробе замерз… то кра­дется где-то задами, будто вор… И все гадаю – дойдет или не дойдет.

– Куда, Майя?

– Домой, наверное.

Сергеева поразилась:

– Но домой же бессмысленно! На что он может здесь рассчитывать?

– Михаил не привык особенно рассуждать. Да и куда ему еще?

– И что ты будешь делать, если действительно?..

Та устало вздохнула:

– А что можно поделать? Только ждать.

– Маечка, эта слепая любовь тебя погубит!

– Ой, Лена, насмешила! – слабо улыбнулась Багрова. – Какая слепая любовь? Моей слепой любви хватило года на два от силы. Потом была зрячая… А там и она пошла на убыль…

У Сергеевой в горле застрял комок. До чего судьба несправедлива! Даже неловко за свое счастье и безоблачный мир в семье.

– Майя, – тихо произнесла она, когда вернулся голос, – я бы никогда не стала спрашивать, но ты сама заговорила. Я смутно слышала о Загорском…

– Да… был Загорский, Лена. Все, кроме печати в паспорте.

– Но почему же…

– Почему променяла? – докончила за нее Maйя Петровна. – Ах, Лена, – повеселела она, – надо было видеть Михаила тогда, девятнадцать лет назад! Ты застала уже ошметки прежнего человека. Он был совершенно из Мамина-Сибиряка: такая стихийная сила, размах, удаль! Кого я раньше видела? Чистеньких мальчиков из приличных семей. А Михаил… нет, ты не можешь представить…

– Но Семен Григорьевич – не мальчик.

– Да, согласна. Умный, благородный тактичный… Обаятельный… Однако потускнел он рядом с Михаилом Багровым. Прикинь, Лена, сколько мне было. А Миша так неистово добивался… – она развела руками, – невоз­можно было устоять!

– Но когда первый угар прошел, когда ты взглянула трезво…

– Да ведь не сразу же, Лена. Понемножку-потихоньку утекало и не возвращалось… Он не напивался до беспа­мятства, но как-то шалел и вылезало что-то… свинское… А протрезвится – и снова Илья Муромец.

– А… Загорский не был причиной, что Михаил начал пить?

– Да что ты! Полгорода родственников и свойствен­ников. Свадьбы, поминки, крестины, именины – и везде Михаил душа общества, везде «пей до дна, пей до дна»… И нахваливают: «Ох, молодец! Ох, силен мужик!» Един­ственное было спасение – уехать. Сколько раз звала! Не мог оторваться от родового гнезда… Оскорблялся за сво­их: не любишь, мол, брезгуешь… А во мне тоже дурацкий гонор играл – не хотела подлаживаться: грибы солить, капусту квасить. Да и Семен… Григорьевич был рядом, не хотела я на его глазах обабиться.

– И почему не уехал? Все бы стало проще!

– Уперся, не хуже Михаила: «Мало ли что, я всегда поблизости, а ты, Маечка, не обращай на меня внима­ния». Не обращай внимания, когда мы каждый божий день в школе вместе!.. Я перед ним фасон держала, а Михаил перед своими куражился. Доказывал, что хозяин в доме. Не дай Бог подумают, будто приезжая вертихвост­ка в руки забрала! И пил порой лишнего – только чтобы доказать… Уже не для веселья – стал привыкать. Ну что, Лена, банальная история, тысячи жен страдают, о чем тут философствовать?