Побег

– Майя, ты должна была уйти! Жить с человеком, который на глазах деградирует. Во имя чего?!

– Однажды заикнулась о разводе. Страшно вспомнить. Он меня ударил… и сразу заподозрил Семена, еле удер­жала, чтоб не кинулся выяснять отношения!

– Бедная моя. Он же еще и ревновал!

– Первые годы – совсем нет. Был слишком уверен в себе. Но когда почувствовал, что я уже не та… Конеч­но, вообразил, что замешан Загорский. Тут начал бе­ситься. И это распространилось на школу вообще. Ревновал меня к ученикам, к тетрадям, к родительским собраниям.

– И ты все принесла в жертву.

– Это была последняя попытка, Лена. Он дал клятву: ты бросишь школу, я брошу пить.

– Сколько не пил?

– Месяца два. Наверное, думал устоять. А как понял, что не может… это его подкосило.

– А ты и смирилась, сложила лапки!

До чего ей хотелось поднять подругу на борьбу! Ей чудилось слабоволие там, где была стойкость характера – только иного, чем у нее.

Багрова усмехнулась:

– Я чувствую, у тебя на языке слова о женском достоинстве и прочее. А поставь себя на мое место. Добром Михаил меня ни за что бы не отпустил, понимаешь? Он бы на все пошел! Оставалось только сбежать. Тайком собрать вещички, подхватить Катьку – и деру. Скажи, куда? Близких родственников уже нет. Дальних подобрала ленинградская блокада. Не было просто угла, куда деть­ся!.. Единственный человек, на которого я могла бы опереться, – это Семен.

– Не так это мало – Семен Григорьевич Загорский.

– Но у него же на плечах школа! И есть этические нормы, если ты зовешься педагогом… Но возьмем даже грубо житейски. Вот мы уезжаем. Михаил бросается вдогонку. Чтобы не дрожать за Загорского, надо затаиться где-нибудь на несколько лет. Он на это не пошел бы – унизительно. Он рыцарь гордый.

– Не сгущай краски, Майя! В конце концов, есть милиция. Неужели нельзя было найти управу на Багрова?

– То-то твоя милиция который день его ловит – поймать не может. Думала я уйти, Лена, думала. Но пока дозрела – сил не осталось. Выгорела дотла.

– Мне тоже одно время казалось, что я, как колчушка.

– Но ты же полюбила! И ожила. А я… ну да, очень уважаю Семена, считаю родным практически человеком. А все остальное быльем поросло. Значит, взваливать ему на плечи себя и Катю, подвергать опасности, просто спекулируя на его чувстве?..

«Хоть бы и так!» – чуть не вырвалось у Сергеевой, но она спохватилась. Обе надолго замолчали.

Майя Петровна встрепенулась, вспомнив, что Катя, конечно, без нее не ужинает.

– Прорвало сегодня. То тебя, то меня… Нет, подумать только – Шахиня! Пора по домам, Лена.

– Погоди, Майя, погоди… Мне кажется, надо сообщить о твоих подозрениях, что Михаил направляется домой.

– Хватит мне одного раза, когда я сообщила в мили­цию. Сорвалась, не стерпела – и что?.. Да они, видно, и сами знают. Недаром прислали столичного сыщика.

– Я за тебя боюсь. Может, вы с Катей поночуете пока у нас?

– Что это ты выдумала, Лена? Ну и ну! Я как для него была, так и осталась. И Катя тоже… У нее было воспале­ние легких в восьмом классе, он на работу не ходил, даже не пил дней шесть, сидел у кровати, не дышал… А когда я ногу сломала? За грибами ходили, я свалилась в овраг, так Михаил восемь километров меня до больницы на руках нес!.. – Она начала одеваться, приостановилась: – Однажды он привез воз черемухи ко дню рождения. На­стоящий воз, на телеге… И знаешь, Лена, где-то далеко-далеко стоит и еще пахнет… этот воз черемухи…

* * *

Во второй половине прошлого века был написан фундаментальный трехтомный труд под названием «Ис­тория кабаков в России в связи с историей русского народа». Свет увидел только том первый. Рукопись двух остальных автор сжег, придя к убеждению, что опубли­ковать их – значило бы «донести на народ, отнять у него последний приют, куда он приходит с горя».

Еловские выпивохи «Истории кабаков», понятно, не читали и о приведенной цитате не слышали, но отрадное местечко, где до ночи торговали спиртным, нарекли именно так: «Валюхин приют». Безотказная Валюха давно состарилась, а там и померла, передав бразды правления дочери; та в свой черед достигла пенсионного возраста и удалилась на покой, и ныне в «приюте» хозяйничала Валюхина внучка (по паспорту Светлана). Но он так и остался «Валюхиным приютом», и внучка смирилась с тем, что ее именуют Валюхой, и сохраняла семейные традиции. Вот только – прискорбное обстоятельство – перестала верить в долг.

«Приют» располагался удобно, невдалеке от центральной улицы и имел при себе укромный закуток, огороженный штабелями пустых ящиков. Ящики же служили столами и стульями, а в углу имелась и постель: умятая куча стружек, периодически обновляемая заботами самих клиентов.

Сейчас их присутствовало всего двое. Один уже «хорошенький», второй только-только навеселе и жаждавший добавить. Но держателем капитала был упившийся, и потому приятель увещевал его и пытался привести в чувство: «Володя, ну будь мужчиной!.. Володя, у меня и огурчик есть… огурчик!» Володя мычал и норовил зава­литься в стружки.