Побег через Атлантику

Сбросив ботинки, Клим взобрался на ещё тёплый матрац и, не раздеваясь, рухнул лицом в подушку. Матрац ёрзал под ним из стороны в сторону, повторяя движения раскачивающейся лодки. «Как здесь можно уснуть?» – подумал он, пытаясь прижать матрац к стене.

– Кто знает, что шкварчит на плите у Мартина? – поинтересовались внизу.

– Я знаю, – снова похвастался осведомлённостью радист. – Говяжьи мозги. Консервированные говяжьи мозги. Кажется, он хочет сделать из них жаркое.

– Только не мозги! – взмолился Олаф. – У меня с ними связаны отвратительные кулинарные воспоминания, – он сделал паузу, но никто не стал расспрашивать, что там на него накатило, однако Олафа это ничуть не смутило, и он привычно затянул, гнусавя в нос: – Случилось это у нас с командиром Ваттенбергом ещё в начале войны.

– Да чтоб тебя!.. – застонал Вайс.

– Самоходная баржа, а мы по ней из орудия! – не обратил на него внимания Олаф, и для пущей убедительности прищурил глаза и таинственно простёр руки, как гадалка над магическим шаром. – Представьте, выпустили не больше пяти снарядов, а экипаж тут же на шлюпки и дёру. Тогда мы, раз такое дело, решили посмотреть, чего они везли. Баржа на плаву, и не думает тонуть, мы – на плот и к её борту. Оказалось, ничего интересного – руду она везла. Тогда мы пошли порыться по каютам. Я первым делом на камбуз. Запах вкусный оттуда тянулся. Зашёл, а повсюду сэндвичи валяются. Наш снаряд точно в дверь камбуза угодил. Вокруг дым, бардак, стёкла битые, плита перевёрнутая. Я один сэндвич подобрал, ничего, вкусный, только приправа сверху странная – слизь мутная. Съел ещё один. С собой в карманы прихватил. А потом в углу кока нашёл. От его вида вывернуло меня как жбан с дерьмом. Только тут понял, что на сэндвичах красовались его мозги.

Дым, мозги, баржа – проплывали перед глазами не увязывающиеся в единую картину фрагменты. Клим проваливался в бездну, и ничто не могло остановить его падение. Ни ползающий вдоль койки матрац, ни капающая из трубы над головой вода. Через секунду он уже крепко спал.

Глава шестая

Шторм продолжался ровно три дня. Час в час. Откуда он взял такую точность, Клим не понял, но Шпрингер сказал так уверенно, что он сразу ему поверил. Хотя эти три дня показались месяцем. Всплывали теперь только по ночам, и то наскоро заряжали аккумуляторы, проветривали лодку и снова уходили на глубину. Шпрингер объяснял это тем, что недалеко берега Шотландии. «Когда плыли по поверхности, – поучал он Клима, – то Штарк дежурил у пеленгатора радиосигналов «Наксос», чтобы вовремя засечь работу локатора самолёта или эсминца. Так засечки у него шли отовсюду».

– Сейчас мы пескари, оказавшиеся в кишащем щуками озере, – громко произнёс Шпрингер.

Спорить с ним никто не стал. У Олафа не нашлось подходящего из жизни эпизода, а Сигард – редкий случай – согласился с молодым матросом на все сто процентов.

– У нашего кэпа зудит под хвостом, как у быка на пастбище, – проворчал он, нехотя соглашаясь.

Завернув на животе майку, как кенгуру сумку, в кубрик боком протиснулся механик Майер. В сумке у него пряталась пара десятков яиц и половина буханки чёрного хлеба с обрезанными краями.

– Разбирайте! – выпятил он живот. – Мартин сказал – это последние. Каждому выходит по три штуки. Когда выходили в море, я на варёные яйца смотреть не мог, а теперь – десерт.

– Когда такое было, чтобы у нас освободился второй гальюн? – поддержал Майера Сигард. – Я уж к нему и дорогу забыл, потому что он вечно забит ящиками с консервами.

– Всё меняется, – почувствовал свой шанс Олаф. – Перемены, перемены…

Прервать его было некому, потому что все уже сидели с набитыми ртами и швыряли скорлупу в пустую консервную банку. Олаф ликующе потёр руки.

– Кстати, о переменах. Помню своё первое увольнение в Лорьяне. Мы тогда только-только взяли Францию. И без брехни, скажу я вам, французы были нам очень даже рады. Мы прекрасно друг друга понимали, изобретя свой язык – что-то среднее между немецким и французским. О, Франция! Французская кухня, французские вина, французские девушки! Жизнь была прекрасна! Французы жали нам руки, обнимались, в нашу честь проводили лошадиные скачки и праздничные салюты. Владелец кафе недалеко от порта распевал с нами немецкие песни. Бутылка хорошего вина у него стоила дешевле нашего пива. А шампанского я выпил столько, что хватило бы принять ванну. Но когда в сентябре прошлого года эти лягушатники почувствовали, что со всех сторон нас обложили враги и лодки скоро из Лорьяна выпрут, то тут же вспомнили, что мы их оккупировали. Я впервые это ощутил на собственной шкуре, когда вернулись из похода, а отель «Моряк Хайни», где обычно размещали нашу команду, уже охранялся полицией. Хозяин кафе, как только увидел нас на горизонте, так сразу закрылся, а когда перед выходом проверяли лодку, то в цистерне пресной воды обнаружили дохлую собаку. Мне всегда долдонили, что перемены к лучшему. Чёрт бы побрал тех умников, пусть вернут мне то, плохое, что было раньше!

Выговорившись, Олаф молча отломил кусок хлеба и, подняв на свет, проворчал: