Побег через Атлантику

– Плесень нужно срезать потолще. Я не виню Мартина – тут уж ничего не поделаешь, в этой трубе гниют не только продукты, мы тоже гниём. Месяц в море, и буханки превращаются в «белых зайцев», но мог бы срезать хотя бы на палец. Когда-нибудь он нас отравит.

Внезапно по ушам ударило перепадом давления, и все как по команде скривились, замерев с раскрытыми ртами. Клим уже знал, что так происходит, когда закрывается клапан «шноркеля», но Шпрингер не упустил возможность его поучить:

– Говорят, что название «шноркель» придумал сам папа Дёниц, вспомнив простонародное название носа, – но, как любой нос, его иногда закладывает. А по сути – это две трубы…

– По одной уходят выхлопные газы двигателей, – оборвал его Клим, – а по другой воздух поступает к дизелям и в лодку. Вилли, я всё это знаю.

– Верно… – разочарованно протянул Шпрингер. – Если волна накрывает клапан, то двигатели сосут воздух из отсеков лодки, и по ушам получается – бам!

Вайс хмыкнул, вытер рукой рот и ехидно заметил:

– Русский учится быстрее, чем ты. В начале плавания наш Вилли тыкался по отсекам как слепой сосунок, хотя в учебке тебя должны были научить безошибочно бегать по лодке даже с закрытыми глазами.

– Да разве сейчас учат! – взвился Олаф. – Помню, я в учебке…

– Заткнись, – беззлобно пресёк очередные воспоминания Сигард. – Вилли, зачем ты вообще пошёл в подводники? Я понимаю, если бы ещё пять лет назад, но в сорок пятом только последний дурак мог залезть в этот железный гроб. Ты видел, какие скорбные физиономии были на причале, когда нас провожали в последний раз?

– Точно подметил! – засмеялся Олаф. – Мне приходилось видеть похороны и повеселее. Но я знаю, почему Вилли среди нас. Признавайся, наслушался сладких речей доктора Гёббельса? Думал, будешь героем, а оказалось, что здесь сплошная скука, а иногда тебя болтает в трубе, как свалившуюся в бутылку мышь? Да-да, видел себя морским волком, а как только ступил на лодку, – вспомни, что тебе командир сказал?

– «Не делай из себя героя, а просто делай своё дело», – потупился Шпрингер.

– Мне он сказал то же самое, – похлопал его по спине Олаф. – А сейчас так и вовсе забрось эти бредни. Забудь о торжественных встречах, о медсёстрах в белых халатах, швыряющих на мостик букеты цветов, забудь о наградах. Ничего этого впредь не будет. Мы везде изгои. Отщепенцы, которым нет места на земле. Осталось лишь море.

– Мы как летучие голландцы, – внезапно заулыбался Вилли. – Как пираты, наводящие на всех ужас! Корсары морей! А командир наш – это капитан Чёрная Борода!

– Тьфу ты! – сплюнул Сигард. – Олаф, оставь его, он и вправду дурак.

– А я хорошо помню свой первый поход, – не упустил возможность предаться воспоминаниям Олаф. – На сто шестьдесят второй мы называли гальюн седьмым торпедным аппаратом. И скажу я вам, что с первыми шестью управляться было куда проще. Сейчас у нас просто послушный служака, по сравнению с тем бодливым козлом. Ох и норов был у гальюна! Сколько ни учили меня старожилы крутить клапана и включать помпу, никогда не получалось сходить безнаказанно. Он обязательно давал мне сдачи ударом по пяткам. Я тогда тоже считал себя самым умным, и решил, что причина в несмазанных механизмах. В тот день я чуть не утопил лодку.

Олаф умолк, зевнул, почесал живот, с безразличным видом поднял койку и принялся сосредоточенно рыться в вещевом мешке.

– Ах ты козёл! – опешил Вайс. – Издеваться вздумал? Дальше-то чего было?

– Дальше? О чём ты? – наигранно поднял глаза Олаф и, увидев обращённые к нему любопытные лица, выждал, но затем сломался и продолжил с довольным видом. – Дальше, Сигард, я засучил рукава и взялся за дело. Но этот клубок труб так мне врезал струёй, что я вышиб собою дверь. До ушей залитый содержимым «седьмого торпедного аппарата», я метался по проходу и орал: «Лодку затопляет!» Как тут не заорёшь, если вода из труб действительно хлестала, как из пожарного брандспойта.

В кубрике грохнул взрыв хохота. Один лишь Шпрингер смотрел с непонимающим видом и вдруг тоскливо спросил:

– Мы больше никогда не увидим Германию?

– Да кто же его знает? – тут же смолк Вайс. – Вилли, будет легче, если ты смиришься, что это уже навсегда.

– Если бы я знал, что так обернётся, я бы обязательно погасил свой долг в матросской лавке.

– Долги, долги… – вздохнул Олаф. – Как-то раз…

– А в морду? – спросил старшина.

– Молчу, молчу. Тебя, Сигард, не поймёшь – то ты спрашиваешь, что было дальше, а то «Заткнись».

– Вот и открывай рот, когда попросят.

Над головами раздалось знакомое пощёлкивание динамика. Сначала прозвучал скрипучий смех, потом изменённый до неузнаваемости голос обер-лейтенанта Бауэра. Но, несмотря на свист микрофона, отчётливо было слышно, что первый помощник не скрывает своего прекрасного настроения.