Побег из приюта

Дверь открылась, чтобы поприветствовать его, медленно и ровно настолько, чтобы пропустить. Что-то горело на кухне, наполняя воздух жирным, дымным запахом. Смех его матери разразился из гостиной справа, и Рик последовал за звуком. Она пылесосила ковры, но пылесоса не был включён, и она крутила шнур, как лассо.

Санитар повел его обратно в комнату. Он не воображал — этот коридор на первом этаже действительно казался более тусклым. Он поднял глаза, когда они шли, заметив, что одна из лампочек в верхней лампе погасла, и никто не потрудился ее поменять. Трещины крепились на фасаде.

Они миновали вестибюль, и Рик вырвался из своего страха и замешательства, обратив внимание на повышенные голоса, знакомый мужчина кричал на медсестру за металлической решеткой двери.

Это был брат смотрителя, человек с того дня, с такой же бледной кожей и острыми скулами, с такими же темными волосами. Рик увидел, что одежда этого человека была потертой. Он смутно помнил что-то о проблеме с материнским имением, которую нужно было уладить, и задавался вопросом, честно ли смотритель нажил свои деньги или это было частью причины их ссоры.

— Что значит, он не хочет меня видеть? Я его брат, ради всего святого. У меня была назначена встреча! Скажи ему, что я не уйду. Я буду ждать весь день и всю ночь, если придется!

Затем Рик потерял из виду спор, когда они завернули за угол и оставили вестибюль позади. Многофункциональная комната была закрыта, и из нее не доносилось ни звука. Это действительно была изоляция, понял Рик. Надзиратель наказывал всех после катастрофы на концерте.

Санитар нетерпеливо отпер дверь и так же бездумно толкнул его внутрь. Он закрыл дверь, не сказав больше ни слова. По крайней мере, сестра Эш напомнит ему, сколько времени осталось до обеда или ужина, или скажет, чтобы он попытался отдохнуть. Интересно, знает ли этот санитар его имя?

Ему казалось, что он вернулся в отряд мертвецов, и теперь должен ожидать, что бы ни уготовил надзиратель. Он закрыл глаза и попытался собраться с мыслями, но это не помогло.

Затем он открыл глаза и ахнул. Он был не в своей маленькой белой камере, а дома. Его дом в Бостоне. Кафельный пол исчез, сменившись длинной летней травой. Его сердце трепетало. Это было невозможно, но он был там, шел по главной дороге их чопорной, белой колониальной. Однако все выглядело не совсем так, как должно. Цветочные ящики, обычно заполненные прыгающими головками веселых красных цветов, висели криво под окнами. Красные лепестки осыпались с растений, их голые макушки поникли и высохли. Входная дверь была слегка приоткрыта, и вступительная музыка любимого телешоу его матери доносились на лужайку. Помехи спутали музыку, разбив ритм и тексты на случайный набор нот и слов.

И все же ему не терпелось войти внутрь. Это был его дом, независимо от того, ладил ли он с семьей внутри или нет, и даже если он ненавидел свою мать, иногда там была любовь, не так ли? Что если бы он просто поговорил с ней в тот день, когда Бутч вернулся домой раскачиваясь? Что, если бы она выслушала его?

Дверь открылась, чтобы поприветствовать его, медленно и ровно настолько, чтобы пропустить. Что-то горело на кухне, наполняя воздух жирным, дымным запахом. Смех его матери разразился из гостиной справа, и Рик последовал за звуком. Она пылесосила ковры, но пылесос не был включён, и она крутила шнур, как лассо.

— Мам? — спросил он, стоя в дверях.

Ее любимое шоу было включено, но телевизор так мерцал, что невозможно было понять, о чем они говорят.

— О, Рикки, дорогой, ты вернулся. Я так рада, что ты вернулся. Как раз к ужину Какой приятный сюрприз.

Она вздохнула, раскачиваясь взад и вперед на бегущую телевизионную дорожку.

Ее голова была запрокинута назад, когда она делала вид, что пылесосит, ее кожа была бледнее обычного, глаза были открыты и смотрели с широкой улыбкой на лице. Этот улыбающийся рот, казалось, не двигался, когда слова выходили из неё.

— С тобой все в порядке, мам?

— Прекрасно, милый, — сказала она, и снова ее рот застыл. — Почему бы тебе не подняться наверх и не позвать отца? Я уверена, он скоро захочет поесть.

Его отец. Рик бросился к лестнице. Она никогда не называла Бутча, его отчима, «его отцом.» Он всегда был Бутчем. Это означало, что его настоящий отец был наверху. Он вернулся, наконец, то, что Рик всегда хотел, но никогда не осмеливался признать, потому что это было слишком клише — это было именно то, чего хотели эти подонки в Викторвуде. Единственный раз, когда он сказал это вслух довело его мать до яростных слез. Его отец ушел, — напомнила она ему, — он оставил их одних, слишком эгоистичный, чтобы остаться и попытаться разобраться во всем.

Но теперь вернулся его отец. Он приведет дом в порядок. Он сажал новые цветы в цветочные коробки и выводил мать из ее странного оцепенения. Пол наверху, казалось, поплыл, когда Рикки ступил на него, зал наклонился, как будто часть лабиринта веселого дома. Рик держался рукой за стену, спотыкаясь по коридору, босые ноги хлюпали по мокрому ковру. Густая красная жижа пузырилась между пальцами ног, окрашивая кожу.