Побег из Рая

Как в любом отделении больницы, так и в нашем восьмом, были свои знаменитости из самых тяжелобольных безумцев. Таким был признан Сашка-говноед, прописанный навсегда в надзорной палате. Он любил выпивать мочу из «уток» лежачих больных, веря, что это хорошее пиво. Беда заключалась в том, что у него был конкурент, такой же идиот, любитель мочи. С ним Сашка из-за этого часто дрался и ругался. Санитары их уже не били жестоко, потому, что они не реагировали на боль, и врачи их не кололи, давно и безнадежно махнув на них рукой. Самое большое представление начиналось, когда их, дерущихся, прибегал разнимать один санитар, которого Сашка-говноед не мог терпеть. Его ненависть к этому санитару началась с того злополучного дня, когда тот решил во что бы то ни стало выкупать сумасшедшего в бане. В бане не было горячей воды, а под холодный душ сумасшедший ни под каким предлогом лезть не желал. Санитар попался настырный и решил выкупать дурака. Он схватил Сашку и поволок его под душ, но дурак оказался не подарок. Он был худющий и до ужаса горластый. Он брыкался изо всех сил и орал, как будто его режут. Не знаю удалось ли выкупать санитару Сашку, но сам санитар выкупался во всей одежде очень хорошо. В какой-то момент дурак вырвался и выскочил нагишом из бани, крича на весь двор. В мокрой фуфайке следом за ним, матерясь, бежал разъярённый санитар. С тех пор только стоит завидеть Сашке этого санитара, он начинал верещать как резаный поросёнок, и рвать на себе в клочья кольсоны, в которые он уже успел наложить. Оставшись голым, он начинал есть своё говно и размазывать его по телу. Санитары брезговали трогать его.

— Ты его мыл раньше, так и сейчас мой, — говорили они санитару, которого так ненавидел Сашка-говноед. Вот теперь начиналось настоящее представление. Визжащего и брыкающегося психа санитар, теперь уже и сам весь в говне, тащил в туалет мыть его и себя холодной водой.

— Смотри, я тебе что-то покажу, — предложил мне Стас после ужина, пока ещё несколько больных сидели за столом и ели. Взяв маленькую табуретку, он подошел к больному по имени Глашка. Глашка был упитанным парнем лет тридцати. На огромной голове была большая лысина, какие бывают только от избытка ума, может, она, лысина, и появилась, когда он учился в Киевском институте, но потом он заболел и совершил преступление. Стас проказливо оглянулся по сторонам и наотмашь ударил Глашку табуреткой по блестящей лысине. Соприкосновение толстых досок табуретки с Глашкиной головой разнеслось эхом по коридору отделения.

— Что там случилось? — выскочила медсестра из процедурного кабинета и, убедившись что всё нормально, зашла обратно.

Я стоял в шоке от увиденного. Глашка даже глазом не моргнул, а лишь довольно и блаженно заулыбался. Стас отдал ему одну сигарету, выполняя договор, и теперь просил Глашку треснуть его по башке тапочком, увеличив ставку до целой пачки сигарет. Глашка категорически мотал головой.

— Нет, тапочком не дам, — быстро и по-деловому торговался он.

— Ну, Глашка, две пачки…

— Нет! — не соглашался Глашка, мотая огромной головой. — Давай лавкой и за одну сигарету, — требовал он.

— Хорошо, держи сигарету, — сказал Стас и побежал за маленькой скамейкой.

— Брось ты, Стас, — вмешался я, — не видишь что ли, он дурак и ничего не понимает.

— Не бойся за Глашку, — успокоил меня больной по фамилии Лысый, — я вместе с ним на медэкспертизе в Киеве был. Сам один раз видел, как Глашка стоял посреди комнаты и долго смотрел на лампочку, потом как фыркнет и как прыгнет, ударив головой массивную дверь! Мы все в камере дыхание затаили, а Глашка уставился на неё, промычал что-то и ка-а-а-к треснет по ней головой, что вынес её с дверной коробкой. Понял? Я сам это видел, так что там для него эта скамейка!

Я сел от греха подальше и начал наблюдать. Из-за своего маленького роста Стас сейчас походил на шустрого таракана и, озираясь по сторонам, на полную размашку ударил скамейкой Глашкину лысину.

— Улима! Это ты там вытворяешь? — снова вышла на шум медсестра, обращаясь к Стасу.

— Что вы! Я ужинаю. Чуть что — Улима, — смеялся Стас, размахивая в недоумении руками.

Врачи испытали на Сашке-говноеде, Глашке и ещё нескольких подобных больных все средства карающей медицины, имевшиеся в их арсенале, и вынуждены были отступить и терпеть все выходки дураков. «Нет, для них ещё лекарств не изобрели!» — часто говорили они, делая обход и выслушивая жалобы на этих больных.

Находился в надзорной палате еще один сумасшедший — полная противоположность активному Сашке-говноеду, тихий Коля. Санитары приучили его делать стойку, награждая за это сигаретой. Коля должен был стать в вычурную артистическую позу, подняв, как балерина одну руку над головой, а другой рукой изящно поддерживать свой необыкновенно огромный мужской орган, скорчив, при этом, дурацкую мину и делая это для любого желающего, кто только ни попросит.