Побеждая — оглянись

— Помоги, князь. Над нами стоишь! Ладно бы аланы к нашим окраинам подбирались. То не в первый раз! Всякий год с ними поле наново костьми делим. И повадку аланскую давно знаем. И силы их, и слабости во всех местах прощупали, перемерили. А то ведь и аланы оказались теснимы и биты неведомым врагом. Сразу, сломленные, не противостоят более, уходят. Далеко уходят аланы через степи готские, через вежи словенские. И теперь, Бож-рикс, под удар того, неведомого, подставлены наши голубые просторы антские. Ушёл алан, осталось пусто поле. Подними, Бож, воинство, приди в окраинные вотчины. Защити, Веселинов-рикс!..

Ответил им Бож:

— Наверное, грозен на подходе враг, что вы уже дважды, забыв про распри, про своё высокомерие, приходите ко мне на поклон и, вопреки заветам отцов, обращаетесь за помощью Веселинова! И поистине грозен тот враг, что гордых аланов сумел с их исконных земель согнать.

Молчали риксы, не прятали растерянных и испуганных глаз.

Тогда к сказанному добавил Бож:

— Возвращайтесь теперь в свои грады, дружины собирайте, не жалейте мечей и кольчуг. И коней из градцевых конюшен не жалейте. И три дня не кормите выжлецов, чтобы злее были. По пути Сащеке скажите, также скажите Домыславу в Глумове, и Леде, риксу Ведль-града, дайте знать, что в Веселинове поднимается воинство не в защиту полуденных вотчин и не ради ваших, риксы, благ, а для защиты всей антской стороны!

И ещё раз пересилили гордость свою полуденные риксы, склонились перед молодым Божем, рекли благодарно:

— Светел! Светел князь!

С тем, помня слова его, обрадованные ушли.

На седьмой день пути стали попадаться сожжённые веси — веси окраинные. Ещё из лесов не выветрился горький запах гари, и сами пожарища кое-где дымились. Недавно было разорено. А на оставленных в снегу, окоченевших трупах суетилось воронье. И целые стаи падальщиков сидели поодаль, ждали своего часа. С приближением людей поднимались птицы над пожарищами, но не далеко отлетали, торопились вернуться обратно, чтобы других ожидающих опередить...

— Не догоним, ушли они. Ведь пожарища по многу дней дымятся. И Мертвоклюи давно слетелись.

— Догоним! Весна близко, след в снегу глубок, долго держится. А если теперь не догоним, не отомстим, то впредь повадятся подлые к нам на грабежи. И Мертвоклюй навечно поселятся в наших землях. Сытно им здесь будет и праздно!..

Один Ворон, самый большой и самый чёрный, запустил когти в рану на мёрзлом теле, но не спешил клевать, вслед проехавшим конницам смотрел и прислушивался, склонив голову набок. Потом сказал:

— Слышу, дети, железа стук. Да зрением стал слаб, не разгляжу мечей на бёдрах у всадников. Но знаю, то не уздечки звенят.

Отвечали ему:

— Видим у людей железо на бёдрах. А на плечах у них кольчуги блестят. Как того не видишь ты?!

— Стар! Стар! — посетовал Ворон. — Ещё слышу шелест какой-то. Но знаю, это не позёмка шелестит и не ветер веет. Говор людской? А о чём?

— Верно! Говор людской слышишь ты, не шелест позёмки. А мимо проезжая, люди о нас говорят. Мы от них такое слышим: «Ворон, братья, по разуму — всем птицам птица!». И о тебе сказали люди: «Гляди, дружина, задумался Чёрный, прислушался. Знает: где конницы прошли, где лязгнули звенья кольчуг, там ему, крылатому, пожива будет. Знает он!».

Покачал головой Ворон, лапами по смертельной ране переступил:

— Льстивые! Думаете, совсем уж я глух и не слышу, что среди людей говорится? Это главное, что каждый ворон в жизни своей слышать должен, — иначе будет ворону голодная смерть. В глупости речей и деяний людских — благоденствие ворона... Кабы люди были мудры, вы бы, чернокрылые, в гнёзда свои, спрятанные в скалах, не принесли ни мяска, ни потроха... Ворон всегда прикочёвывает к нерачительному и глупому.

Со следа не сходя, вышли на край аланской степи. Это был вечер седьмого дня.

Когда стемнело, увидели анты далеко впереди себя десятки ярких костров. Красноватый свет от тех костров достигал низких серых туч и от них отражался; мрачное это было зрелище — будто тучи кровью налились и, пунцовые, готовы были вот-вот той кровью излиться.

Урчали утробно выжлецы, чуяли близость чужих.

Остановилось войско. Риксы возле Божа сошлись. Сащека был здесь и старый Леда-летт. Домыслав Глумов в стороне держался, возле полуденных князей.

Сащека сказал:

— Видишь, Леда, догнали их! Не далеко ушли. На ночлег стали в своём поле.

Ответил Леда:

— Известно ли, где поле их и откуда они пришли?.. Вижу, у людей этих повадка степняка, повадка волчья. Где разорят, там надолго не останутся, отойдут. И, как всякий степняк, они боятся лесов, предпочитают открытый простор. Потому и в поле ушли. Степняк перед нами! И бить их нужно по-ихнему же — с налёта одолеть сразу. Не то уйдут, не примут тесного боя.

— Откуда они? — спросили риксы.

Пожал плечами многоопытный Леда:

— И своим землям края не знаем! Где уж чужое поле мерить?

С этим не был согласен Бож:

— Нашей земле здесь край! — и воткнул копьё в мягкую землю, где стоял. — От этого леса к Полуночи моё! И пусть каждый из нас теперь так говорит...