Побочное действие

Фигуры пиратов почти полностью закрывали обзор, а наёмник вдавливал в рёбра Мэл ствол пистолета-пулемёта, надумав, что она способна в суматохе нырнуть в бухту. Песок шумно скрипел под грубыми подошвами, в воздухе рассеивался сиплый мат вместе с несбывшимся намерением шпиона воспользоваться автоматом. Сам шпион пытался стряхнуть девчонку, что исхитрилась повиснуть у него на плече неожиданно крепкой для тщедушного тела хваткой. С другой стороны чёрной тенью надвинулся Ваас, занося для удара приклад своего АК, вперёд метнулись остальные, совсем заслонив от Мэл происходящее.

Наверно, она всё же дёрнулась, с мыслью хоть как-то сконцентрироваться. Ствол воткнулся под ребро особенно больно, до потемнения в глазах, а может, это просто сдавливали со всех сторон плотные витки чужой ярости. Дико жарило солнце – раскалённым белёсым пятном оно смотрело прямо в зев бухты.

– Мама! – ударило вдруг по восприятию воплем, высоким, девчоночьим. Крик тут же повторился, тем же голосом, на незнакомом языке, только Мэл была уверена – звали тоже маму. Молча – один только стон пробился сквозь возню, но оглушительно для "ведьмы". Чёрт, разве можно так вопить в голове?!

Впереди стало почти свободно, пираты швырнули на колени бывшего своего собрата. Тот всё ещё сжимал короткое окровавленное лезвие, при помощи которого избавился от цепкой девчоночьей хватки, но нож вылетел после первого же пинка тяжёлым ботинком по ладони. Второй раз ударил Ваас, прикладом прямо в лицо, так, что под красным платком у шпиона отчётливо хрустнуло. После этого удары посыпались сплошняком, будто кто-то включил некий механизм, призванный растоптать и покалечить. Только глухо врезались в человеческое тело приклады автоматов и носки обуви, само тело колотилось о плотно утоптанный берег, да с выдохами сквозь сцепленные зубы вылетала грязная ругань.

Юная пиратка скорчилась в сторонке, пытаясь плотнее прижать ладони к правому бедру с наружной стороны. Кажется, не слишком успешно – на белом песке расплывалось кривое пятно, то ли бурое, то ли алое. К раненой, волоча свой чемодан, подбирался Бен, почему-то на полусогнутых, как под обстрелом.

– Мамочка! – зов хлестнул снова, и Мэл замутило. Она рванулась, с такой силой, что день перед глазами совсем померк от боли в не до конца залеченном плече.

Это походило на обморок, только какой-то странный. Темнота кружилась, вбирая в себя проклятую яркость чёртовых тропиков, билась гигантским пульсом, будто сумасшедших размеров сердце. Особенно сильно пульсировало там, где лежала девчонка, оттуда же неслышно кричали:

– Мама, пожалуйста!

Вслед за голосом темнота выпустила картинку: ту самую маленькую, раньше времени сморщенную женщину с бельмами на глазах. Видение тут же рассыпалось. Мрак расцвёл скоплениями светящихся алых паутинок, слишком знакомых для Мэл.

Глава 20

Эта темнота не походила ни на что. Чернее внезапной ночи посреди тропического дня, гуще самого густого дёгтя. Её приходилось продавливать собой, чтобы дотянуться к единственному источнику света. Тонкие, мерцающие изнутри быстрыми огоньками, рубинового цвета паутинки причудливо складывались в очертания человеческой фигуры. Что-то подобное показывали медицинские сканеры — будут показывать, где-то там, через пять сотен лет. Нити нервов. Импульсы живого электричества, которым нужно вспыхивать и бежать по «проводкам», чтобы тело двигалось, думало, дышало.

Оборвать проводки всегда было легче лёгкого. Для этого совсем не обязательно их видеть, но Мэл видела.

– Мамочка, пожалуйста! Я не могу умереть! – Смоляная темень дрогнула снова, уже в который раз, вздыбилась рябью резонанса, будто неосторожно задетый кокон. Внутри этого кокона почему-то становилось всё холоднее, и всё труднее давался каждый жест. Тяжесть, просто сумасшедшая. Многократная перегрузка, мышечная дрожь, слабость, подгибающиеся колени.

– …чё стоишь, смотришь? Нравится наблюдать, как люди дохнут? Как в твоём комплексе долбаном? Ведьма, блядь, ты и есть ведьма. Только убивать вы и умеете… – приглушенно донеслось откуда-то извне. Голос узнавался смутно — кокон и его лишал силы, отбирал краски и обертоны. Правильно. Помехи ни к чему, есть только алые «схемы», подвешенные в чёрной пустоте. Одна «схема» скукожилась лёжа; руки-сеточки прижаты к сплетённому из волокон бедру. Линии сливаются, но именно в там, на бедре, видны разрывы, и бешено мечутся яркие точки электрических всполохов.

— Мама, мамочка!

Впрочем, нет — хаос рвал на части всё это тело целиком, не только место ранения. Вторая фигура согнулась рядом, смешивая паутинки в одно сплошное, неразличимое рубиновое пятно. Как понять, что именно ты делаешь, зачем тянешься к искрящим разрывам? Зачем слушаешь чужой пульс, который ухает у тебя в голове, если чётко знаешь: проще всего заглушить навсегда его. Сердце такой уязвимый орган. Достаточно потянуть всего один «проводок», всего одну ниточку…