В конце августа 1941 г. эшелон с эвакуированными из Ленинграда прибыл в г. Вельск. Уполномоченный управления по эвакуации И. Ф. Михеев сообщал в Совет по эвакуации, что на 1 декабря 1941 г. в области были размещены 78 762 эвакуированных, в том числе из Ленинграда менее 0,5 % – 679 чел.[168] Зимой 1942 г. из Ленинграда по Дороге жизни в Архангельскую область были вывезены несколько тысяч человек. В.С. Манина[169] так вспоминала свой путь: «Нас эвакуировали в конце апреля по Дороге жизни, бомбили сильно, но мы остались живы. Привезли в Архангельскую область, Седовский сельсовет, где мы и жили с сестрой Катериной»[170].
С января 1942 г. общее количество эвакуированных, проживающих в Архангельской области, постоянно снижалось. На 1 июля 1942 г. были размещены 75 234 чел., на 1 января 1943 г. – 69,5 тыс., на 1 января 1944 г. – 50,4 тыс.[171] Постоянное уменьшение числа эвакуированных объясняется желанием многих людей переехать из-за тяжелого продовольственного положения в другие регионы, а также высокой смертностью в результате голода. Точное количество умерших в Архангельской области в годы войны переселенцев установить в данный момент не представляется возможным.
В целом в результате эвакуации в 1941 г. численность населения Архангельской области увеличилась более чем на 7 %. Решение разместить на территории региона около 80 тыс. чел. представляется довольно спорным. В начале Великой Отечественной войны положение области значительно ухудшилось, потому что она являлась потребляющей по направлению сельскохозяйственной продукции, что поставило на грань выживания не только эвакуированных, но и местных жителей.
Ситуация с продовольственным обеспечением резко ухудшилась к концу 1941 г. Показатель смертности в Архангельске в 1941–1945 гг. приближался к показателю блокадного Ленинграда. Люди вынуждены были употреблять в пищу опилки и пить настойку из хвои. Эвакуированные из районов области жаловались, что получали не более 400 г хлеба в день[172]. Во многих местах нормы выдачи продовольствия были еще ниже, особенно тяжело приходилось детям и старикам. Учащимся в школе давали по 50 г маргарина и два куска хлеба, иждивенцы в день получали по 200 г хлеба. Люди вспоминают о поиске еды как их постоянном занятии[173]. Во многих местах Архангельской области молоко, крупы, мясо были недоступны большинству переселенцев[174]. Вот как описывали происходящие события эвакуированные в область люди: «Нам в Архангельске даже по 80 грамм хлеба давали»[175], иногда хлеб заменяли мясом и жиром тюленя. В годы войны морской зверь спас тысячи жизней от голодной смерти[176].
Особенно от голода страдали дети. На совещании медицинских работников в 1943 г. выступавшие в своих докладах констатировали факт, что Архангельская область может занять одно из первых мест по детской смертности в стране[177]. Возможно, именно тяжелейшим продовольственным положением объясняется решение Государственного комитета обороны СССР «О вывозе матерей с детьми из гг. Архангельска и Молотовска» в сельскую местность[178].
В Тарзинском мехлесопункте Няндомского района эвакуированные, чтобы выжить зимой 1941–1942 гг., выкапывали трупы павших лошадей. От употребления падали в пищу умерли 63 чел.[179] С учетом этих фактов еще более спорным является решение направить в регион жителей блокадного Ленинграда. Но низкие нормы выдачи продуктов питания, установленные в области, были не единственной причиной тяжелого положения прибывших людей. В январе 1942 г. в Першлахтинском сельсовете выдача хлеба для эвакуированных не производилась в течение трех дней. Основной причиной перебоев в снабжении хлебом были несвоевременная выпечка или доставка[180] – обычная неорганизованность на местах и безответственность руководителей! Иногда места выдачи хлеба эвакуированным были удалены на 5–6 км от места их проживания, что являлось непреодолимым расстоянием для тяжелобольных ленинградцев.
Большое количество граждан, прибывших в Архангельскую область, из-за тяжелого продовольственного положения отказывались здесь жить, требуя разрешения выехать в другие регионы. Архивные документы подтверждают, что такие обращения носили массовый характер, при этом местные руководители зачастую охотно давали разрешения на выезд.