Почему евреи не любят Сталина

Припала к белизне льняного полотна
Недавно срезанная, вянущая роза;
Впервые в жизни спит на скатерти она,
Во власти колдовства, безволия, наркоза.
Еще не замутнен ее прохладный сок,
На горле стебелька не загноилась рана,
Зеленой кожицы стыдливый поясок
С подвязкой круглой схож, надорванной нежданно.
И так у ней во сне кружится голова,
Как будто вновь ее колючий поднял стебель,
И млеет соловей в томленьях волшебства,
И месяц замерцал: как знать, в душе ль, на небе ль?
Но я не соловей! И я тебе верну
Блаженную луну и пламя вечной жизни,
— Як телу твоему, к шипам твоим прильну:
Не медли, кровь моя, — скорей на землю брызни!

Все ближе и явственнее поэт видит свой «печальный предел», остается только ждать рокового дня. И Маркиш, проживший нелегкую, но исключительно интересную творческую жизнь, хочет встретить этот день бокалом вина:

Сколько жить на свете белом
До печального предела,
Сколько нам гореть дано!..
Наливай в бокал вино!
Запрокинем к звездам лица,
Пусть заветное свершится!

(Наливай полней! 1948 г.)

Предчувствия поэта, к несчастью, не замедлили сбыться. Всего через несколько месяцев после зверского убийства Соломона Михоэлса начались аресты виднейших деятелей еврейской культуры — членов Еврейского антифашистского комитета. 16 сентября 1948 г. забрали Давида Гофштейна, 23 декабря арестовали Ицика Фефера, 24 декабря — Веньямина Зускина, в ночь с 23 на 24 января взяли Давида Бергельсона и Льва Квитко. Это были самые знаменитые деятели еврейской культуры. У Маркиша не осталось никаких сомнений в том, что со дня на день придут за ним. Пришли в ночь с 27 на 28 января 1949 г. Жена поэта, Эстер Маркиш, вспоминает: «Его очень быстро увели, я едва успела попрощаться с ним. В машинке были стихи, которые Маркиш читал на похоронах Михоэлса. И когда гэбисты были у нас в доме, то один из них подошел к машинке, бросил взгляд и говорит: “Так значит, Маркиш считает, что Михоэлса убили… Мы это забираем”».

В течение трех с половиной лет Переца Маркиша, как и всех остальных арестованных по «делу» Еврейского антифашистского комитета, следователи беспрестанно мучили, надругались, зверски избивали, сажали на многие дни в карцер, стремясь выбить признания в шпионской деятельности, в передаче на Запад важной секретной информации, в стремлении создать в Крыму еврейскую республику и затем передать Крым американцам… Маркиш решительно отвергал все эти обвинения. Осталось еще одно обвинение — буржуазный национализм. Некоторые из арестованных с болью в сердце признают за собой эту вину, надеясь, что за подобную «провинность» не приговорят к смертной казни. Перец Маркиш на допросах упорно отказывается признать и это обвинение. Однако, до края изможденный зверскими методами допроса, он однажды делает уступку следователю: «С 1939 г. по 1943-й я был председателем еврейской секции Союза писателей и должен признать, что никакой борьбы с националистическими проявлениями в еврейской литературе не вел…» С какими националистическими проявлениями он должен был бороться? Кто в эти страшные годы смел публично высказывать подобные взгляды? В связи с этим признанием Маркиша Александр Борщаговский, автор замечательной книги «Обвиняется кровь», вспоминает: «Маркиш помнил известные слова К. А. Тимирязева — я услышал их от него в то утро, когда Маркиш сказал мне об аресте Фефера: “Костер задушил голос Бруно, исторг отречение Галилея, вынудил малодушие Декарта”» (Борщаговский А. Обвиняется кровь. С. 298). Пытками следователя было исторгнуто признание в национализме, но понимаемого Маркишем как любовь к своему народу, к его культуре, традициям.

Несмотря на то что Квитко вышел из ЕАК еще в 1946 г. и полностью посвятил себя поэтическому творчеству, его арестовали вместе с другими членами ЕАК 22 января 1949 г.