Почему любовь ранит? Социологическое объяснение

Четырехкратная забота о нейтральном языке, симметричных властных отношениях, процессуальной справедливости и явно выраженном согласии создает помехи и нарушает правила неясности и двусмысленности в культурной сути либидо, понимаемом здесь не как универсальная постоянная, а как исторически сложившийся определенный способ организации сексуального желания: поскольку женственность в значительной степени определяется проявлениями зависимости, неравенство возможностей власти лежит в основе женских и мужских желаний и эротики (в этом Неринг совершенно права). Иными словами, институциональные процедуры для осуществления симметричных проявлений власти ставят под сомнение очень давнюю культурную традицию, в которой эротизировалась власть мужчин и ее отсутствие у женщин, причем именно это неравенство возможностей порождало богато структурированные значения. Таким образом, позвольте мне предложить следующую гипотезу: если «политкорректный» язык вызвал насмешки, неудобство и чувство неудовлетворенности в культурном отношении, то это потому, что он подорвал и обнажил идеологическую составляющую, которая скрепляла воедино мужскую и женскую гендерную идентичность и неравенство возможностей и делала их эротическими и приятными — из-за спонтанности и нерефлексивности — оставляя нетронутыми гендерную структуру и иерархию. То есть неприемлемым политкорректный язык делает то, что он исключает чувственные фантазии и удовольствие, на которых построены традиционные гендерные отношения, но принципиально не потрясает и не трансформирует структуру гендерного неравенства, которое подтачивает эмоциональное ядро отношений (позволяя женщинам заботиться о своих детях, совмещая с частичной занятостью, и выполнять всю эмоциональную работу в контексте отношений). Другими словами, равенство требует переосмысление эротизма и романтического желания, которое еще предстоит осуществить.

Неуверенность, ирония или проблемы равноправия

Утрата страсти и чувственности связана с двумя культурными проявлениями эмоциональности, обусловленными равенством, а именно: с неуверенностью и иронией. Если, как утверждает Уильям Джеймс, эмоции служат для «изгнания неопределенности из будущего»[470], то очевидно, что процесс рационализации подорвал эту способность обрести уверенность, в результате чего неопределенность и ирония доминируют в культурном климате романтических отношений.

Эмоциональный контрактуализм (отношения, обусловленные свободной волей, равенством и симметрией) парадоксальным образом влечет за собой семиотическую неуверенность, т. е. постоянную озабоченность адекватностью собственного поведения и трудностью усвоения надлежащих правил поведения в данных взаимоотношениях. Как пишет Морин Дауд:

Мои друзья-геи, похоже, также сбиты с толку современным этикетом любовного общения. Как кто-то сказал: «Моя команда может стать своеобразным барометром того, что ожидает вашу: что произойдет, когда желаемое гендерное равенство действительно будет достигнуто. И знаете что? Это ад». И здесь вы подумаете: «Если я тороплюсь заплатить по счету, неужели я отношусь к доминирующему, агрессивному типу? А если я смиренно сижу, разве весь мой облик говорит: „Позаботься обо мне, о, или еще, возьми меня?“»[471].

Неуверенность здесь противопоставляется неоднозначности, которая является смысловым режимом, порождаемым именно разделяемыми смысловыми значениями. Неоднозначность приятна и состоит из смешения двух комбинаций известных значений; неуверенность, напротив, болезненна и обусловлена трудностями, связанными с овладением правил, организующих взаимодействия. Неоднозначность — свойство эротической игры, поскольку ее цель — произнести что-нибудь, не говоря прямо, или сказать несколько вещей сразу, опираясь на общий и подразумеваемый смысл. Неоднозначность игрива и приятна, поскольку является виртуозным способом играть с социальными правилами. Неуверенность, напротив, подавляет сексуальное желание и влечет за собой тревогу, поскольку она заставляет людей сосредотачиваться на себе и задаваться вопросами о правилах взаимоотношений, тем самым снижая их способность ощутить эмоции, вызванные самими взаимоотношениями. Как сказал один 40-летний мужчина, живущий в Лондоне: