Ротман также утверждает, что после того, как мужчина делал свой выбор, он редко проявлял нерешительность: «Он практически не колебался в преследовании своей цели. Женщины, напротив, долго раздумывали и сомневались, делая последние шаги к алтарю»[161]. Ротман дает подробное описание моделей ухаживания в ранней Американской республике: «Молодой человек, стремившийся преодолеть любые препятствия; молодая женщина, в испуге стоявшая у ворот. Поскольку мужчины ожидали, что брак обогатит, а не ограничит их повседневную жизнь, они больше, чем женщины, хотели, чтобы свадьба состоялась. <…> Мужчина мог, однако, ожидать сопротивления и промедления со стороны своей невесты»[162]. Мир, описанный здесь, — это мир, в котором мужчина чаще раскрывал свое сердце, заявлял о силе своих чувств и пытался «завоевать» женщину, — иными словами, мир, в котором взятие обязательств не было проблемой для мужчины, поскольку его социальное существование зависело от брака. Другим примером настойчивости, требуемой от мужчин в сердечных делах, является история Теодора Седжвика, сына и тезки известного федералиста, и его сватовство к Сьюзен Ридли. Седжвик-младший добивался ее руки в 1805 г., но отступил после того, как отчим Сьюзен выступил против этого союза. На следующий год юноша восстановил отношения со Сьюзен и был отчитан братьями за нерешительность: «Говорят, у тебя не хватило
Моя душа истосковалась по другу, которого Бог дал бы мне — чью душу он обвенчал бы с моей душой. О, моя дорогая, как эта мысль волнует меня! Мы женаты! Я давно это почувствовал; и порой, когда я хочу очень нежно назвать тебя, мои уста произносят — «жена»! <…> Часто, обнимая тебя, я безмолвно покоряюсь тебе, обретая в твоем лице любовь и счастье, выпавшее на мою долю, и молюсь, чтобы Господь освятил и благословил наш союз[164].
Страстность, эмоциональность и желание связать себя обязательством были такой же (если, временами, не большей) прерогативой мужчин, как и женщин, по крайней мере, среди мужчин среднего класса и дворянства XIX в. Мужественность среднего класса в XIX в. определялась способностью чувствовать и проявлять сильные чувства, давать и сдерживать обещания, а также способностью проявлять твердость и решительность, принимая обязательства по отношению к женщине. Как указывалось в главе 2, настойчивость, приверженность обязательствам и надежность являлись признаками мужественного характера. Карен Листра, еще один специалист по изучению практик ухаживания и сватовства в XIX в., подтверждает, что «мужчинам среднего и высших слоев среднего класса было позволено проявлять чувства, подобные, или даже полностью совпадавшие с женскими»[165]. Конечно, такие эмоциональные определения мужественности возникли в результате объединения нравственного кодекса Викторианской культуры и экономического характера помолвки: «Брак… всегда предусматривал передачу значительного количества недвижимого или личного имущества семьи невесты семье жениха со встречным обязательством выплаты значительной доли будущего годового дохода»[166]. Приданое становилось своего рода гарантом обязательства мужа перед женой и закрепляло межличностные обязательства новой пары в более широкой системе семейных, экономических и социальных обязательств. Оно укрепляло семейные отношения родителей и их дочерей и формировало социальные отношения между родственниками, связанными между собой общими привязанностями и интересами[167]. Короче говоря, обязательства мужчин были неотъемлемой частью нравственной и экономической экологии, строившейся вокруг приданого. Это не значит, что мужчины никогда не нарушали своих обязательств и никогда не бросали беременных женщин[168], но такое поведение воспринималось как девиантное и бесчестное с точки зрения имущих классов, по крайней мере, в протестантской Западной Европе и в США[169]. Например, когда Серен Кьеркегор расторг помолвку с Региной Ольсен в 1841 г., он был вынужден испытать на себе гнев и презрение семьи девушки и своей собственной семьи, посчитавших его поступок позорным[170].