Документируя переход к современному выбору партнера, историки часто подчеркивали отклонение в сторону эмоционального индивидуализма. Хотя такая характеристика является неточной, она скрывает гораздо более важный процесс, а именно изменение тактики выбора, т. е. саму взаимосвязь между эмоциями и здравомыслием и способы организации конкуренции между претендентами на местах. В настоящее время выбор партнера происходит в условиях высокой конкуренции на рынке, где романтический и сексуальный успех является следствием предшествующих способов стратификации общества и также, в свою очередь, оказывает стратифицирующее воздействие. Такая романтическая стратификация имеет несколько составляющих. Одна из них касается способов, с помощью которых социальная стратификация возвращается и формирует эротическое желание, т. е. способов, благодаря которым социальный статус питает и формирует эротическое желание, причем либидо является каналом социального воспроизводства (находя «сексуальным» самого влиятельного мужчину). Желанность тесно связана с социально-экономическим статусом человека. Другой аспект касается того факта, что сексуальная привлекательность
Торжество любви и сексуальной свободы ознаменовало проникновение экономики в механизм желания. Одно из главных преобразований сексуальных отношений в современном обществе заключается в тесном переплетении желания, экономики, вопросов ценности и собственного достоинства. Именно экономика теперь довлеет над желанием. Под этим я подразумеваю, что обобщенная сексуальная конкуренция преобразует саму структуру воли и желания, которое приобретает свойства экономического обмена, а значит, регулируется законами спроса и предложения, дефицита и перенасыщения. Как экономическая машина преобразует и структурирует желание, станет яснее в следующей главе.
Глава 3. Страх перед обязательствами и Архитектура романтического выбора[131]
Вывести животное, которое может обещать, — разве это не та самая парадоксальная задача, которую природа поставила себе в отношении человека? Не это ли проблема человека?
«Женщины становятся несчастнее», — сказала я своему другу Карлу. «С чего ты взяла? — спросил он невозмутимо, — всегда сплошное нытье». «Почему мы печальнее?» — настаивала я. «Потому что вам не все равно, — ответил он, насмешливо улыбнувшись, — У вас есть чувства». «О, да».
Свобода стала подлинным символом современности, боевым кличем угнетенных, триумфом демократий, гордостью капиталистических экономических рынков и упреком авторитарным режимам. Она была и остается великим достижением современных политических институтов[134].
Тем не менее при упоминании о свободе как о критерии оценки политических систем не следует игнорировать две важные трудности: конкуренция и несопоставимые блага (как солидарность) бросают вызов идее о том, что свобода должна быть конечной целью наших практик[135], и осуществление свободы может вызвать и, действительно, вызывает такие формы расстройства, как онтологическая незащищенность и обессмысливание существования[136]. Хотя эта книга является модернистской в своем утверждении свободы, она ставит под сомнение ее последствия, поскольку, как станет очевидным в последующем анализе, сексуальная и эмоциональная свобода порождают свои собственные формы страданий.
Однако понятие «свобода» может быть слишком емким, поскольку оно несет в себе различные значения и имеет разнообразные последствия в разных институциональных контекстах. Свобода капиталистического рынка включает в себя такие значения, как «личный интерес» и «честная конкуренция»; свобода в сфере межличностных отношений опирается на выразительный индивидуализм; в потребительской сфере — на право выбора; а свобода, предполагаемая гражданскими правами, опирается на понятие достоинства, которое оставляет без внимания другие сферы. Практика свободы юридически закрепляется в различных сферах с различными практическими и нравственными последствиями.