Почему мы расстались

Я купила этот билет, но на матч не пошла. Эл и Лорен позвали меня готовить лазанью с лесными грибами и плакать за столом, когда я призналась им, что хочу спрятаться на дальних трибунах и смотреть, как ты играешь.

– Не надо унижаться, – сказала Лорен, и Эл согласно кивнул, сосредоточенно натирая сыр. – Тебе совсем не обязательно строить из себя печальную брошенку на трибунах.

– Я и есть печальная брошенка на трибунах, – ответила я.

– Нет, сейчас ты с нами, – твердо возразил Эл.

– Только это мне и остается, – сказала я. – Еще можно ужинать с сердитой мамой, или плакать в кровати, или долго-долго смотреть на телефон…

– О боже, Мин.

– …или слушать Хоука Дэвиса, выкидывать диск, а потом выуживать его из мусорного ведра, и снова слушать его песни, и рыться в коробке. Больше мне ничего не остается делать. Я…

– Коробка? – спросил Эл. – Что за коробка?

Я прикусила губу. Лорен вздохнула.

– Я знаю, – сказала я. – Знаю, что должна была расстаться с ним еще на Хеллоуин.

– Что за коробка? – не отступал Эл.

Лорен, пригнувшись, заглянула мне в глаза.

– Только не говори, – сказала она, – что у тебя нет коробки с сокровищами, оставшимися от Эда Слатертона, в которых ты постоянно роешься! Господь всемогущий, только не это. Я же тебе говорила, Эл? Я же говорила, что нам нужно тщательно обыскать ее комнату и уничтожить все следы Слатертона? Как только мы узнали о его грязных, ужасных поступках, нам нужно было раздобыть костюмы химзащиты и десантироваться в ее комнату…

Лорен замолчала, потому что я расплакалась, и Эл, сняв фартук, обнял меня. «По крайней мере, – думала я, – я плачу не так, как в прошлый раз».

– Знаю, я дура, – сказала я. – Это ужасно глупо, и я ужасная дура. Кажется, в Испании меня назвали бы desperado[3].

– Я думаю, что девушку в таком случае называли бы desperada, – сказал Эл, протягивая мне салфетку.

– La Desperada, – повторила Лорен, пытаясь изобразить движение из фламенко. – Она скитается по пустыне, уничтожая сокровища, которые ей оставил подлый, очень подлый мужчина.

– Я не готова их уничтожить.

– Ну, тогда хотя бы подбрось их Эду на порог. Можем заняться этим сегодня.

– К этому я тоже не готова.

– Мин.

– Оставь ее в покое, – сказал Эл. – Она не готова.

– Ну, тогда хотя бы расскажи нам, за какую вещь в коробке тебе больше всего неловко.

– Лорен.

– Ну пожалуйста.

– Нет.

– Или я начну петь, – пригрозила она.

Я негромко вздохнула. Эл снова взялся за терку. Я не могла им рассказать про обертки от презервативов. «Растяпы-3». «Я все время думаю о тебе».

– Хм, ну ладно, больше всего мне неловко за сережки.

– За сережки?

– Да, подарок Эда.

Эл нахмурился.

– В сережках нет ничего постыдного.

– Ты их просто не видел.

Лорен протянула мне блокнот, который мама Эла хранит у телефона.

– Нарисуй их.

– Что?

– Это такой вид терапии. Нарисуй сережки.

– Ты же знаешь, что я не умею рисовать.

– Знаю, поэтому для тебя это будет арт-терапией, а для нас просто развлечением.

– Нет, Лорен.

– Хорошо, тогда изобрази их.

– Что?

– Сыграй роль сережек, что-то вроде пантомимы. Или исполни импровизированный танец!

– Лорен, мне это все ни к чему.

– Эл, помоги мне.

Эл посмотрел на меня, сидящую за кухонным столом. Он понял, что я еле сдерживаю смех. Отхлебнув из стакана с его фирменным мятно-лимонным напитком, он сказал:

– Я согласен, что эта процедура может оказать на пациента лечебное действие.

– Et tu[4], Эл?

Но Эл уже придвигал стул к стене, чтобы у меня было больше свободного места.

– Музыка нужна? – спросила Лорен.

– Ну конечно, – ответил Эл. – Что-нибудь драматичное. Вот диск с концертами Венгари. Папа их обожает. Включай шестую запись.

Лорен вставила диск.

– Дамы и господа, – сказала она, – поприветствуйте бурными аплодисментами танцевальную импровизацию в исполнении артистки… Ла Десперада!

Я было втянула голову в плечи и, если бы не друзья, ни за что не вышла бы на воображаемую сцену. Так что, Эд, забирай мой билет. Пока обалдевшая толпа воспевала тебя, вице-капитана команды, которая выиграла финал кубка штата, я тоже получила свою порцию аплодисментов.

Отдай эту книгу сестре. Я ее дочитала.

Это точно последняя вещь. Совсем про нее забыла. Я купила эти орехи сто лет назад, после нашего разговора о еде на День благодарения. Ты сказал, что индейку нужно обязательно фаршировать традиционным способом: каштанами из баночки, которые выпускает недавно появившаяся странная фирма. Конечно же, ты был неправ. Каштаны, набитые в индейку, по вкусу похожи на французский поцелуй с человеком, который пожевал ветку. Эти каштаны я купила, чтобы мы вместе приготовили индейку на День благодарения. Но он уже прошел. Мы с Элом посмотрели все семь фильмов Грисеми в «Карнелиане». Мы тайком пронесли в зал сэндвичи с остатками индейки и пластиковые бутылки с мятно-лимонным напитком. Мы с Элом не целовались, но, помнится, вытерли друг другу заляпанные горчицей рты. А потом Эл увидел эту баночку.

– Зачем тебе каштаны? – спросил он.

Я рассказала Элу, что купила их ради тебя, а он поморщил нос.