И эти слова меня добили. Я бросилась бежать, потому что в том, что ты сказал, не было ни капли правды. Ни единой. Я никогда не была особенной и не стану ею. Ты, Эд, чертов спортсмен, и ты мог догнать меня и даже не вспотеть, но ты этого не сделал, так что, добежав до угла незнакомой улицы, я пыталась отдышаться и крепко сжимала в ладонях то, что мне осталось. Это неправда, Эд, и я хотела крикнуть тебе об этом, когда услышала свое имя, но меня окликнул не ты. Меня окликнула – кто бы мог подумать – Джиллиан Бич, которая разъезжала на купленной отцом машине с блестящими бамперами, слушала отвратительную музыку и всегда проскакивала на красный. В ту минуту моей лучшей подругой стала Джиллиан Бич – вот в какую глубокую пропасть ты столкнул меня, Эд. Джиллиан открыла пассажирскую дверь, и я прорыдала всю дорогу. Только представь: она выключила радио и не задала мне ни одного вопроса. Уже потом, заметив, что Джиллиан отводит глаза, когда мы встречаемся у шкафчиков, я поняла, что уже тогда она знала, почему обнаружила рыдающую меня на улице. Она знала, что мне наконец открылась вся правда. Но в тот день мне казалось невероятным чудом, что она впустила отчаянно ревущую растрепанную меня в свою машину и спокойно отвезла меня туда, где – она знала – мне и нужно было оказаться. Перегнувшись через меня, Джиллиан открыла дверь. Она отдала мне мою сумку, которая еле умещалась у меня в руках, и даже, Эд, поцеловала меня в мокрую щеку. Легонько чмокнула. Я начала икать – настолько мне было плохо, – но, сообразив, что задумала Джиллиан, я неуверенно открыла дверь кофейни. Несколько посетителей удивленно посмотрели на мое заплаканное лицо, а из-за столика, за которым мы обычно сидим, когда приходим во «Фредерикос», поднялся побледневший Эл. Он с печальным видом выслушал меня, пока я, не переставая плакать, рассказала ему всю правду.