Почему Россия отстала? Исторические события, повлиявшие на судьбу страны

В общем, несмотря на рациональность и различные организационные структуры урегулирования конфликтов, ренессансный социум не мог держаться без некой легитимирующей смирение страстей силы. Должны были появиться не только инструментальные механизмы, но и ментальные конструкции, заставляющие людей воздерживаться от проявления страстей не только потому, что это опасно, но и потому, что это не поощряется моралью. Во всяком случае, в кругах элиты.

Доминиканский монах Джироламо Савонарола, полагавший, что самая главная угроза свободе «состоит в распространении раздоров и гражданских распрей»{1058}, попытался предложить бюргерству теократию, «при которой все в блаженной покорности склоняются перед невидимым и все конфликты, замешанные на страстях, раз и навсегда отсекаются»{1059}. Городской плебс откликнулся на это предложение, но бюргерская элита его не приняла, что в конечном счете предопределило падение проповедника{1060}. Городу требовались не фанатики, а мудрецы, умеющие правильно жить в миру и способные размышлять на данную тему с согражданами.

Смирение страстей

В связи с этим на протяжении двух-трех веков развития ренессансной мысли постепенно стало трансформироваться складывавшееся у философов и писателей представление о мудрости. Если во времена Петрарки (XIV столетие) оно в основном сводилось к эрудиции и накоплению большого объема знаний (в основном об Античности), то к концу XVI в. на первый план вышел вопрос о моральной добродетели и о том, как правильно вести себя в активной жизни{1061}.

«Мудрость – это умение владеть своей душой, – лаконично констатировал французский мыслитель Мишель Монтень, – которой она руководит осмотрительно, с тактом и с чувством ответственности за нее»{1062}. А флорентийский историк Франческо Гвиччардини заметил, что «люди от природы склонны к добру… но, поскольку природа человеческая немощна, а соблазнов множество, люди ради своего интереса легко изменяют природной склонности»{1063}. Если все так, как утверждают эти авторы, то, значит, можно вернуть человека к его доброй природе. Надо показать ему весь ужас потакания страстям и соблазнам. Надо продемонстрировать красоту уравновешенного, бесстрастного существования. Надо сделать человека сильнее, чтобы он мог возвыситься над страстями с помощью своего разума.

Гуманисты «верили в духовное будущее. Они надеялись, что однажды человеческое желание окажется достаточно сильным, чтобы воплотить евангельские принципы»{1064}. Их новая мораль не могла быть, естественно, антихристианской, поскольку Ренессанс не предполагал отторжения церкви как института. Но она не могла быть при этом и ортодоксально религиозной, потому что рационалистически мыслящий город требовал иного типа аргументации. В отличие от средневекового мира он не принимал уже требования христианства на веру. Он желал рассуждений, логики, философии. Причем не такой философии, которая лишь дополняет веру, скромно стоя у нее за спиной, а той, которая учит правильной мирской жизни. Так появился на свет гуманизм. «Ренессансные ученые не были противниками христианства, но они как миряне не подчиняли развитие секулярных исследований религиозным и теологическим доктринам»{1065}.

То, что мы сегодня так высоко ценим в Ренессансе, было рациональной реакцией на конфликты, вызванные бушующими страстями. Ренессансная индивидуальность порождала у человека желание утвердиться за счет другого. Падение авторитета церкви подрывало способность христианства урегулировать конфликты с помощью одного лишь авторитета. Коммунальные революции выводили города из-под феодальной иерархии, но не порождали устойчивых политических институтов, способствующих гражданскому миру. В этой потенциально конфликтной ситуации должна была возникнуть философия, способная предложить свободомыслящей личности программу поведения, способствующую выживанию. И ренессансный гуманизм предпринял попытку стать именно такой философией.

Естественно, не следует думать, будто вся ренессансная мысль исходила из представлений о губительности страстей. Культура любой эпохи сложна и не сводится к схеме. Народная карнавальная культура пробуждала у человека страсти, устраняла запреты, способствовала раскрепощению, вызывала смех, направленный на преодоление страха одиночества, оторванности индивида от массы людей{1066}. Но элитарная культура, в отличие от народной, стремилась вылечить не индивида, а социум и предложить широким массам «бесстрастное» мировоззрение. Смеховая культура Франсуа Рабле, Джованни Боккаччо и Франко Саккетти противостояла трагической культуре Уильяма Шекспира и аналитическим размышлениям Франческо Петрарки, Леона Баттисты Альберти, Эразма Роттердамского, Мишеля Монтеня, Томаса Мора, Никколо Макиавелли.