Главный монолог «Гамлета» чрезвычайно глубок, и каждый читатель, наверное, вкладывает в него свой собственный смысл. Но если обратиться к тому, что побудило к размышлению самого героя, то это будет проблема мести и связанных с ней действий, выходящих за рамки нормального, традиционного поведения.
Опять, как и в других трагедиях, мы видим сложную картину сплетения разных интриг и страстей. В основе всего – преступление Клавдия, убившего короля ради власти. На этом все могло закончиться, если бы не призрак, призвавший Гамлета к мести. Принц, тучный, одышливый, склонный к отвлеченным размышлениям и не столь уж молодой, долго сомневается в необходимости решительных действий. Точнее, сомневается не столько его аристократическая оболочка, сразу откликнувшаяся на призыв, сколько интеллектуальная натура, чующая бедствия, которые могут последовать за принятием скоропалительных решений.
Гамлет тянет, пытается получить доказательства. Клавдий же поначалу не опасается мести и пребывает в «благоразумной» уверенности, что
Но Клавдий ошибся в Гамлете. Тот в конечном счете оказывается по-ренессансному неблагоразумен. Вообще-то, принц так и не принимает отчетливого решения убить негодяя. Но страсть Гамлета побеждает его рассудительную натуру в результате сложного сплетения случайностей. Убийство Полония происходит под воздействием душевного смятения, пробужденного разговором с королевой. В принципе, оно может считаться столь же подлым, как и убийство короля Клавдием, а потому Лаэрт фактически оказывается в том же положении, что и Гамлет. Сын Полония при этом особо долго не размышляет и не мучается. Он идет в союзе с Клавдием на откровенное преступление, подменив учебную рапиру боевой. В итоге смертельно раненному принцу не остается ничего иного, кроме как перед смертью совершить столь долго оттягиваемый акт мести.
Обстоятельства оказываются сильнее разума. Даже такой интеллектуал, как Гамлет, непредумышленно становится причиной возникновения целой горы трупов. Это, по сути дела, есть приговор эпохе. Так дальше продолжаться не может. «Дальше – тишина»{1204}
. У ренессансного буйства страстей нет будущего.Казалось бы, мы в этих размышлениях о культуре Ренессанса далеко ушли от главной темы книги. Но это не так. Как и в других главах, здесь формировался тот фон, на котором становятся видны наши проблемы. Что все это буйство ренессансных натур дает для понимания отставания России?
Во-первых, надо отметить: поскольку Ренессанс не был золотым веком человечества, а представлял собой отчаянную попытку элит утихомирить бушующие деструктивные страсти, постольку отсутствие в России ренессансной культуры само по себе никак не могло тормозить развитие. В нашей истории (как, скажем, в норвежской или финской), к сожалению, нет ни Сикстинской капеллы, ни «Короля Лира», но из этого никак не вытекает экономическая отсталость или неспособность построить демократию. Высокий уровень культурного развития, понимаемый как наличие в музеях и библиотеках большого числа признанных произведений искусства, не коррелирует напрямую с развитием социальным. В Норвегию и Финляндию свойства, необходимые для развития экономики и общества, пришли значительно позже, чем в Италию или Англию, но они добились не меньших успехов при всей незначительности влияния на них ренессансной культуры. А Россия пока не добилась. Почему так? Ответ на этот вопрос должен дать нам дальнейший анализ, не связанный уже с анализом Ренессанса. И не следует вместо поиска ответа на этот сложный вопрос отделываться простой фразой, что, мол, народы, не прошедшие через Ренессанс, неизбежно отстают в развитии.