Почему Россия отстала? Исторические события, повлиявшие на судьбу страны

Практически такую же историю с небольшими модификациями Лопе де Вега рассказывает еще в одной драме – «Периваньес и командор Оканьи». Но здесь устами главного героя, мстящего очередному командору за попытку надругательства над честной, невинной женщиной, автор более четко формулирует, за что, собственно говоря, наказывается разбушевавшийся феодал. Наказывается он за поведение прямо противоположное тому, которое вытекает из традиции и статуса сеньора:

Его вассал, я клятвой связан,
Он мне защита и закон,
Он мой сеньор… но если он
Похитит честь, его убью я,
В неправде правду обрету я
Своей неправдой отомщен

{1194}.

Как в том, так и в другом случае крестьяне, восставшие против командоров, получают полное прощение у короля. Трагическому мировосприятию исторических хроник Шекспира подобный хеппи-энд (зло наказано, добродетель торжествует) в целом не свойственен. Поэтому и трогают они читателя сильнее, чем драмы Лопе де Веги. Лишь в «Генрихе VIII» Шекспир неоправданно оптимистичен в сцене, где речь идет о рождении будущей королевы Елизаветы.

«Дальше – тишина»

На фоне проблем, связанных с властью, другие проблемы имеют у Шекспира существенно меньшее значение, но все же недооценивать их не стоит. Уже «Ричард II» в известной степени поднимает вопрос не только о неуравновешенном стремлении к власти, но и о жадном стремлении к деньгам. Однако здесь данная проблема поставлена как бы между прочим. В полной мере печальные последствия корысти, столь характерной для ренессансного торгового и ростовщического капитала, Шекспир показал в «Венецианском купце».

Любопытно, что это уже не трагедия. Герои не гибнут. В конечном счете нас ожидает веселенький хеппи-энд. Почему? Неужели Шекспир отошел здесь от выраженного в других произведениях представления о гибельности страстей для героя и об их разрушительности для общества в целом? Вряд ли. Скорее дело в другом. Трагической фигурой во времена Шекспира мог быть джентльмен, рыцарь. Пусть преступающий все нормы приличий, поступающийся совестью и даже посягающий на жизнь невинного. Но обязательно джентльмен. Купец, ростовщик, бизнесмен на роль трагической фигуры явно не тянули. Род их занятий (во всяком случае, если говорить не об Италии, а об Англии конца XVI в.) не предполагал надрыва страстей.

Шейлок, отрицательный персонаж «Венецианского купца», – явный негодяй. Его неудержимая тяга к наживе действует на общество, в принципе, столь же разрушительно, что и тяга к власти у трагических героев Шекспира. Но жадность Шейлока по определению не способна привести к столь же печальным последствиям, к каким приводит деятельность Макбета или Ричарда III. Масштаб личности не тот, возможности не те. Ростовщик в худшем случае губит нескольких своих должников, но никак не целую страну. В итоге так выходит, что никакой трагедии не вырисовывается. Сюжет «Венецианского купца» скорее комический (с переодеваниями, с высмеиванием отрицательных черт). Но в сущности – это все о том же. Уравновешенность и равнодушие к наживе, характерные для купца Антонио, столь же ярко противопоставлены корысти Шейлока, как противопоставлено, скажем, благородство Макдуфа страстям Макбета. И в целом получается, что проявление индивидуальности в бизнесе – такая же разрушительная черта, как проявление индивидуальности в безудержной любви или безудержном властолюбии.

Есть у Шекспира и еще один персонаж, чрезвычайно жадный до денег, хотя совершенно не похожий на Шейлока. Это Джон Фальстаф из «Генриха IV». Эдакий «пофигист», обожающий пьянку и сытную еду. Кроме приверженности чревоугодию, он ради денег грабит путников, способен брать взятки с богатых людей, дабы «отмазать» их от воинской службы, он способен бросить в бой на верную смерть необученных и даже неэкипированных новобранцев, набранных рекрутами вместо тех людей, которые от службы «отмазались». Несмотря на иронию, с которой у Шекспира выписан сей персонаж, за обликом деградировавшего рыцаря легко просматривается все тот же жадный Шейлок – только не скупой, а склонный к мотовству. «Честь – это род надгробной надписи», – констатирует Фальстаф, объясняя бесчестное поведение{1195}. А чуть дальше уточняет, почему честь его не волнует: «Нет, жизнь мне дороже. Если она совместима с честью, что ж, пожалуйста, я не возражаю. А если нет, то почетного конца все равно не избежать, незачем и беспокоиться»{1196}.