Почему Россия отстала? Исторические события, повлиявшие на судьбу страны

В средневековой Франции «крестьянские цензивы юридически считались верховной собственностью сеньора, и на этом основании крестьяне уплачивали ему ценз, баналитеты и судебные пошлины (там, где они были). Церковь или светский сеньор взимали с них десятину. Вместе с тем эти же цензивы были фактической собственностью крестьян, распоряжавшихся ими по своему усмотрению вплоть до продажи при условии уплаты сеньору особых продажных пошлин»{342}. Суд позволял крестьянину при необходимости отстаивать эти права{343}. Марк Блок объяснял возникновение единообразных крестьянских наследственных держаний (независимо от того, к какой юридической категории они относились) действием обычая, который для Средних веков значил гораздо больше, чем для нашего времени. «Эта целиком придерживавшаяся традиций эпоха жила мыслью, согласно которой только то, что практиковалось в течение долгого времени, имело право на существование»{344}. По мнению Блока, французские юристы долгое время колебались, не будучи в состоянии определить, кто же является истинным собственником. Но к XVI в. они сошлись на том, что собственником земли является ее держатель. А к XVIII столетию это представление о собственности стало уже общим местом{345}.

Похожим образом обстояли дела в Германии. В одном из главных юридических документов XIII в. – «Саксонском зерцале» – отмечалось, что любой земельный надел, который находится в чьих-то руках в течение одного года и одного дня, считается крестьянским держанием, если за это время никто не представил юридически обоснованное возражение. Данное положение означало, что феодал уже не имел права лишать держателя этой земли по своему произволу. Правда, согласно «Швабскому зерцалу» господин с конца XIII в. мог отбирать у крестьянина землю без суда, но только при появлении задолженности{346}.

Испанские крестьяне (соларьегос) имели значительные права на свой земельный наследственный надел. Государство мешало помещику сгонять арендатора в том случае, когда собственник хотел использовать его более эффективно. Испанские фуэрос в XI–XIII вв. осуществляли фиксацию размера крестьянских повинностей, а от некоторых вообще освобождали земледельцев. То есть собственник земли не имел права получать с нее тот доход, который определялся бы объективными рыночными условиями. Например, согласно фуэро Леона, тот, кто живет на чужой земле, выплачивает собственнику (если не имеет лошади или осла) ежегодно 10 пшеничных хлебов, полкувшина вина и один окорок{347}. Если крестьянин оставлял деревню, он мог продать землю, но здесь сложившиеся нормы его ограничивали. Покупателем должен был стать либо сеньор, либо соседи, то есть люди того же самого сеньора, что ограничивало продавца в правах и, возможно, негативно влияло на цену{348}.

А вот в Англии дела обстояли иначе. Согласно знаменитому средневековому юристу Генри Брактону, виллан не имел никаких прав на свое имущество. Все его хозяйство и он сам принадлежали лорду. Однако в реальной жизни отношения лорда и виллана часто регулировались манориальным обычаем. Хозяйство переходило по наследству к одному из сыновей виллана, если тот своевременно платил за передачу прав господину. Если же передача земли по наследству оказывалась в определенной ситуации невыгодна для сеньора, требовалось серьезно нажать на крестьянина для того, чтобы отнять у него участок и передать кому-то другому{349}.

На Руси, как и в Англии, доминировал господин. Но он не обладал абсолютными правами на землю. Например, если крестьянин ушел, а затем вернулся, он «имел правовую основу (зафиксированную нормативным актом) для того, чтобы сесть "на свое место". Иными словами, феодал в норме не мог произвольно распоряжаться таким, даже временно покинутым участком. ‹…› Прочности прав крестьян на землю способствовала активность общин. Соответствующие факты о черной волости-общине хорошо известны: она энергично отстаивала свои земли от феодалов-вотчинников (хотя нередко и безуспешно), а порой пыталась включить в свой состав наделы перешедших сеньоральных землевладельцев»{350}. Михаил Покровский отмечал, что «когда московского крестьянина XV–XVI веков спрашивали, на чьей земле он живет, обыкновенно получался ответ: "Та земля государя великого князя, а моего владения" или "Земля божья да государева, а роспаши и ржи наши"»{351}.